– Что она им сказала?
– Да.
– Попросила не ломать мебель, – и он попятился в угол.
Высокий стройный китаец посмотрел на Нэша.
– Сядь туда, – и Нэш быстренько опустился в одно из резных тяжелых кресел.
– Что вы собираетесь делать, просто смотреть? – спросил я.
– Дружище, ничего другого мне не остается.
Коренастый китаец со шрамом на щеке засунул пистолет за пояс брюк. Второй, высокий, стройный, убрал свой в карман. Я пятился, пока не уперся спиной в стену. А оба китайца двинулись на меня.
Первый ход сделал коренастый, попытавшись разбить мне кадык ударом левой руки. Но я успел перехватить руку, повернул, дернул, он вскрикнул от боли, а я ударил его в голову, но промахнулся и попал в шею. Высокий китаец оказался сноровистей, куда как сноровистей. Ребро его правой ладони угодило мне в челюсть чуть ниже правого уха. Я махнул левой рукой, целя в основание носа, но он пригнулся, и удар пришелся в лоб. Он отшатнулся и наступил на сломанную руку коренастого, который лежал к тому времени на полу. Тот вновь вскрикнул и, похоже, лишился чувств. А высокий китаец выхватил пистолет. Рукоятка опустилась на мое правое плечо, и рука онемела. Удар левой он блокировал, а затем рукоятка опустилась вновь, на этот раз на мою шею. Потом, наверное, она опускалась еще и еще, но я этого уже не чувствовал, потеряв сознание.
Индус в грязном, когда-то белом тюрбане сидел на пятой от воды ступеньке и щерился на меня желтыми зубами.
– А-а-а-х! – вырвалось из него, когда он увидел, что я открыл глаза.
Я попытался сесть, и к горлу подкатила тошнота. Меня вырвало молодой собачатиной и остатками обеда, съеденного у Толстухи Анни. Когда приступ прошел, я в изнеможении откинулся на спину. До моих ушей донесся чей-то жалобный стон, и я, несомненно, мог бы и пожалеть этого человека, если б сам чувствовал себя чуть лучше. Потом понял, что стонал-то я, и порадовался, что еще могу жалеть себя.
Кто-то протер мне лицо влажной тряпкой. Я вновь открыл глаза и увидел склонившегося надо мной Нэша.
– Как вы себя чувствуете? – озабоченно спросил он.
– Ужасно.
– Вы были без сознания больше получаса.
– Что произошло?
– Вас избили.
– Сильно?
– Он знал, что делает. После удара рукояткой пистолета вы повалились на палубу, и он несколько раз ударил вас ногой. Дважды в живот. Болит?
– Болит.
– Вы едва не убили второго – Коренастого?
– Вы сломали ему руку.
– Хорошо.
– Но высокий-то озверел, и вы получили пару лишних пинков.
– А что потом?
– Потом он помог мне вынести вас на палубу. По трапу мне пришлось спускать вас одному, поэтому вы несколько раз ударились головой.
– Ничего не сломано?
– Я думаю, нет. Я осмотрел вас и ничего не заметил. По голове он вас не бил, поэтому вы, скорее всего, обошлись без сотрясения мозга, если только не получили его, стукнувшись о трап, когда я стаскивал вас в катер.
Я медленно сел и потер руками глаза. Правая рука болела, но слушалась. Острая боль в животе едва не складывала меня пополам, когда я хотел глубоко вздохнуть. Он, должно быть, бил меня по ногам, потому что я их не чувствовал.
– Как же мне плохо, – признался я.
– Хотите выпить? – спросил Нэш.
– А у вас есть?
– Немного шотландского. Но смешивать не с чем.
– Давайте сюда, – я глотнул виски, но оно тут же вышло обратно.
– Со спиртным придется подождать, – вздохнул я, вновь вытерев лицо влажным полотенцем.
– Может, вам обратиться к доктору?
– Я вызову его в отеле.
Нэш послал сторожа за велорикшей. Тот вернулся через десять минут, и вдвоем они помогли мне подняться на набережную. Сторож на прощание улыбнулся мне, спустился вниз, обмотал веревку вокруг большого пальца ноги и свернулся калачиком, отходя ко сну. С помощью Нэша я забрался на сидение. Нэш сел рядом.
– Я сойду у Толстухи Анни. Если только вы не хотите, чтобы я проводил вас до отеля.
– Нет, доберусь сам. Я и так доставил вам немало хлопот, – сунув руку в карман, я нащупал бумажник. Достал его, раскрыл, вытащил пять двадцатидолларовых купюр, подумав, добавил шестую. – Возьмите. Вы их отработали.
Нэш взял купюры, сложил, убрал в нагрудный карман.
– Сачетти и вправду что-то украл у своего крестного? А что это за три человека, которые должны прилететь из Лос-Анджелеса?
– Вы действительно хотите знать об этом? – спросил я.
Он посмотрел на меня.
– При здравом размышлении, я прихожу к выводу, что нет. Какое мне до этого дело. Но вот что я хочу вам сказать. Вы – счастливчик.
– Почему?
– Ну, вам же ничего не сломали.
– Поэтому меня можно считать счастливчиком?
– Это, во-первых, а во-вторых, вам повезло, что Сачетти не было дома.
– А если б он был?
– Тогда, будьте уверены, вы бы не отделались так легко.
Глава 17
Я уже проснулся, когда в мою дверь постучали. Я проснулся так рано, часы показывали только восемь, потому что болела голова, живот отзывался на каждый вдох, а по ногам словно проехал грузовик.
Молодой доктор-китаец, перебинтовав мне ребра, мимоходом заметил: «У вас очень низкая чувствительность к боли, мистер Которн. Чем вы зарабатываете на жизнь?»
– Я – поэт.
– А, тогда все понятно.
Стук не прекращался, поэтому я прокричал: «Одну минуту», – и стал выбираться из постели. По наивности я не предполагал, что для этого требовалась тщательная подготовка. Не помешали бы и умудренные опытом консультанты. Предстояло найти способ наиболее безболезненного отбрасывания простыни. Разработать методику касания ногой пола. А уж последняя задача: пересечь комнату и открыть дверь и вовсе казалась неразрешимой.
На этот раз он явился в другом костюме, темно-зеленом. В соломенной шляпе с выцветшей синей лентой, белых туфлях и с широкой улыбкой на лице, как обычно, небритом.
– Вы когда-нибудь спите? – пробурчал я.
– А вы до сих пор в Сингапуре, Которн? – и Дэнджефилд протиснулся мимо меня в номер.
– Как видите.
– Где выпивка?
Я двинулся в долгое путешествие к кровати.
– Там.
Дэнджефилд направился к комоду, на котором стояла бутылка шотландского виски, налил полстакана, выпил, и меня чуть не вывернуло наизнанку.
– Чертовски длинный перелет, – и он вновь наполнил стакан.
– Вам не кажется, что вы сбились с привычного маршрута? – спросил я, осторожно укладываясь на кровать.
Дэнджефилд снял шляпу и небрежно бросил ее на софу. Шляпа приземлилась на пол, но поднимать ее он не стал.
– Сигареты есть?
Я глянул на комод, он нашел пачку, достал сигарету, закурил и сел в кресло.
– У вас отличный номер.
– Вы остановились здесь?
– Я плачу за себя сам, Которн. И остановился в «Стрэнде» на Бенсулен-стрит. Шесть долларов в сутки, американских.
– А почему Бюро не оплачивает ваши расходы?
Дэнджефилд презрительно фыркнул.
– Я даже не просил об этом. Взял отпуск на две недели, обратил облигации в наличные и мотанул в Сингапур. Вы плохо выглядите.
– А чувствую себя того хуже.
– Что случилось?
– Выполнял план Дэнджефилда. Блестящая идея, знаете ли.
– Так что все-таки произошло?
– Вчера утром человек Сачетти стрелял в меня. А вечером его люди избили меня, когда я заглянул к нему на яхту.
– Куда?
– К нему на яхту. «Чикагскую красавицу». Только его там не оказалось.
– Кого же вы застали?
– Его жену и двух приятелей. Но не волнуйтесь, я передал ей все, что требовалось. Насчет трех парней в Лос-Анджелесе.
– Что еще? – не отставал Дэнджефилд.
– Еще Карла Лозупоне.
– Где она?
– В номере напротив.
– Почему вы ее вспомнили?
– Она говорит, что виделась с Анджело. Но она постоянно лжет.
– Когда?
– Позавчера. Хотела уплатить ему миллион долларов.
– Черт побери, Которн, переходите, наконец, к делу.
– Хорошо. Сачетти шантажировал не только Чарльза Коула, но и Джо Лозупоне. Его дочь прилетела сюда только по одной причине: заплатить Сачетти за имеющиеся у него компрометирующие документы и предупредить, что вторая попытка шантажа закончится его смертью. Она сказала, что Сачетти согласился, но при одном условии. Условие это следующее: я должен покинуть Сингапур через семьдесят два часа… полагаю, теперь уже через сорок семь. И она просветила меня в одном вопросе. Ее отцу, видите ли, не понравится, если из-за меня с Сачетти что-то приключится.
– Что еще вы выяснили?
– Сачетти пустил здесь глубокие корни.
– Каким образом?
– Он удачно женился.
– И его тесть – важная шишка.
– Вот именно.
В хронологическом порядке я изложил ему весь ход событий, с отлета из Лос-Анджелеса до того, как он постучался в дверь моего номера. Я говорил почти полчаса, а потом Дэнджефилд поднялся и зашагал по комнате. Шагал он минут пять, но, видимо, устал, и остановился у кровати.
