вдруг разомкнулись, и розовая пещера глотки исторгла невероятный рев:
– Молчать!!!
В тот же миг команда мародеров умолкла и застыла на месте, один из них – с прикладом, занесенным для атаки на филенку за баром.
Громадный офицер неровно ступил вперед и, казалось, заполнил своей тушей всю каюту. Медленно опустился на мягкое кожаное сиденье. Потом утер свежепроступивший пот, снова уставился на меня, и лицо его медленно озарилось самой дружелюбной улыбкой из всех, что я видел, улыбкой любвеобильного пупса-великана – зубы у него были огромные и безупречно белые, а глаза почти скрылись в буграх черной кожи.
– Мистер Флетчер, словами не выразить, как я рад. – Голос оказался глубокий, тон мягкий и дружелюбный, акцент британского высшего класса – почти наверняка приобретенный в дорогом университете. Этот человек говорил по-английски лучше, чем я. – Много лет я с нетерпением ожидал нашей встречи.
– Ваши слова приличествуют случаю, адмирал. – Никак не младше, с такой-то формой.
– Адмирал… – с наслаждением повторил он. – Мне нравится! – И расхохотался. Взрыв смеха, зародившись в трясущемся животе, разрешился тяжелой одышкой. – Увы, мистер Флетчер, вы судите по одежке, а она бывает обманчива. – Он слегка прихорошился, коснувшись медалей и поправив козырек фуражки. – Я всего лишь скромный капитан-лейтенант.
– Сочувствую, капитан.
– Нет-нет, мистер Флетчер, не растрачивайте на меня свое сочувствие. В моих руках сосредоточена вся власть, какой я только могу желать. – Он взял паузу для комплекса дыхательных упражнений, после чего стер с лица новые капли пота. – Поверьте, в моей власти обречь человека на смерть или даровать ему жизнь.
– Я вам верю, сэр, – убедительно сказал я. – Прошу, не подумайте, что эти слова требуется доказывать на практике.
Он вновь зашелся хохотом, едва не подавился, выкашлял и сплюнул на пол что-то большое и желтое, а потом сказал:
– Вы мне нравитесь, мистер Флетчер, очень нравитесь. По-моему, чувство юмора – важнейшая черта человеческого характера. Думаю, мы с вами могли бы тесно сдружиться. – В этом я сомневался, но счел за лучшее ответить обнадеживающей улыбкой. – И чтобы продемонстрировать, насколько я вас ценю, дозволяю вам обращаться ко мне фамильярно. Отныне зовите меня Сулейман Дада.
– Признателен, Сулейман Дада, весьма признателен. А вы можете называть меня Гарри.
– Гарри, – сказал он, – давайте выпьем по глотку виски.
В этот момент в каюте появился еще один человек – тощая мальчишеская фигура, но облаченная не в привычную форму колониальной полиции, а в легкий шелковый костюм, такую же рубашку лимонного цвета, галстук в тон и туфли из кожи аллигатора.
Блондинистый чуб старательно зачесан на лоб, а пушистые усы подстрижены не хуже, чем всегда, но передвигался человек осторожно – по всей видимости, оберегая некую травму. Я усмехнулся и по-доброму спросил:
– Как дела у мошонки, Дейли?
Но он не ответил и уселся напротив капитан-лейтенанта Сулеймана Дады.
Тот, протянув черную лапищу, избавил одного из своих людей от бутылки скотча из моих былых запасов, а другому жестом велел принести стаканы из разгромленного бара.
Когда в руках у нас оказалось по полтамблера шотландского виски, Дада предложил тост:
– За долгую дружбу и всеобщее процветание!
Все выпили: мы с Дейли осторожно, а Дада залпом и с заметным удовольствием. Пока голова его была запрокинута, а глаза закрыты, матрос попробовал забрать бутылку со стола.
Не опуская тамблера, Дада наградил подручного оплеухой столь могучей, что тот, пролетев через всю каюту, врезался в разграбленный бар. Соскользнул по переборке и уселся на полу, где только и делал, что ошалело мотал головой. Несмотря на неспортивную фигуру, Сулейман Дада был ужасающе силен, и у него отменная реакция, понял я.
Он опустошил свой тамблер, поставил, наполнил снова. Теперь он смотрел на меня, и лицо его стало другим: на нем по-прежнему вздымались и перекатывались пухлые складки, но клоуна здесь больше не было. Передо мной сидел хитрый, опасный и совершенно безжалостный противник.
– Гарри, насколько я знаю, не так давно у вас с инспектором Дейли был разговор, но вы не довели его до конца. – (Я пожал плечами). – Все мы благоразумные и здравомыслящие люди, Гарри, в этом я уверен. – (Я молча разглядывал виски в стакане.) – И это большое счастье. Просто представьте, что случилось бы, окажись в вашем положении неразумный человек. – Дада молча побулькал глотком спиртного, на носу и подбородке россыпью белых язвочек проступили очередные капли пота, и он смахнул их с лица. – Во-первых, неразумный человек увидел бы, как членов его команды по одному выводят на палубу, где предают казни. В наших краях принято казнить людей мотыжными черенками. Ужасная смерть, и инспектор Дейли заверил меня, что у вас особые отношения с этими двумя людьми. – (Сидевшие рядом Чабби и Анджело встревоженно заерзали.) – Затем катер неразумного человека отбуксировали бы в залив Зинбалла, и после этого неразумный человек никогда не получил бы его обратно. Катер официально конфисковали бы, прямо из моих скромных рук. – Умолкнув, он придвинулся и продемонстрировал мне «скромные руки». Таким рукам позавидовал бы самец гориллы. Какое-то время мы смотрели друг на друга. – Затем неразумный человек оказался бы в зинбальской тюрьме – которая, как вам, наверное, известно, является тюрьмой строгого режима для политических заключенных.
Я слышал про зинбальскую тюрьму, да и все на побережье про нее слышали. Из нее или выносят труп, или выпускают калеку – человека изувеченного и физически, и духовно. В народе ее называют «Львиная клетка».
– Сулейман Дада, спешу заверить вас, что я от природы человек исключительно разумный, – поведал ему я.
– Я так и знал, – отсмеявшись, кивнул он. – Разумных людей видно за милю. – Он опять посерьезнел. – Если выдвинемся прямо сейчас, до отлива, то окажемся в прибрежной лагуне еще до полуночи.
– Да, – согласился я, – окажемся.
– Вы пройдете к интересующему нас месту, где подождете, пока мы не останемся довольны, подождете честно и без фокусов, – что касается меня, я нисколько не сомневаюсь в вашей честности, – после чего вы и ваша команда будете вольны уйти на этом великолепном катере и завтрашнюю ночь проведете в своих постелях.
– Вы, Сулейман Дада, благородный и культурный человек, и я тоже не имею причин сомневаться в вашей честности. – Как и в честности Мейтерсона и Гаттри, добавил я про себя. – И я прямо-таки сгораю от желания провести завтрашнюю ночь в своей постели.
– Думаю, вам надо знать, – впервые проворчал Дейли из-под аккуратно подстриженных усов, – что ловец черепах видел, как в ночь перед той стрельбой вы бросили якорь в бухте между Дедами и Артиллерийским рифом. Мы ожидаем, что вы проводите нас именно туда.
– Я ничего не имею против
