— Мы их поймали!
Женщина проскользнула под оглоблей, наткнулась на Сэма и закричала ему прямо в лицо:
— Да! Мы схватили их!
Естественно, это была дражайшая фрау Розали Эберсбах, урожденная Моргенштерн, овдовевшая Лейермюллер. Она опередила других:
— Слава богу! Сколько страху я натерпелась, а сколько забот было у вас! Был момент, когда я собиралась убежать, чтобы помочь вам сражаться и драться! Но тут появились солдаты и сообщили, что всех переловили… Не это ли они? — И она показала на связанных.
— Они, конечно, — послышалось в ответ.
— Как же это понимать? Они еще живы! Я-то думала, что мне доведется увидеть только их трупы! Такое просто не укладывается у меня в голове. Разве вы, герр Хокенс, не знаете, что эти разбойники и дикари хотели отнять наши жизни? И после всего этого вы их не перестреляли! Нет, такого великодушия я не одобряю. Кто убивает, сам должен быть убит! Око за око, зуб за зуб — так сказано в Библии и во всех законах!
— Вы и в самом деле убиты, фрау Эберсбах?
— Что за вопрос?! Если бы меня убили, я предстала бы перед вами разве что в образе духа. Но я надеюсь, вы еще не записали меня в духи?
— Нет, на духа вы не очень похожи. Значит, глаз за глаз, зуб за зуб, говорите? Но вы живы, а значит, и нам искателей убивать незачем.
— Но они же хотели нас убить!
— И я хотел бы позволить их убить; это ведь то же самое, как если бы их на самом деле расстреляли…
Она вопросительно взглянула на Сэма, потом стукнула себя по лбу и простодушно выпалила:
— Ну и глупа же эта Розали! Ее побили собственными словами! Такое со мной произошло первый раз в жизни, можете поверить моему честному слову — меня ведь не так легко побить, как кажется. Но скажите мне, по крайней мере, что должно произойти с этой разбойничьей шайкой. Может, дадите им премию или наградите золотой медалью?
— Скоро вы увидите, что мы намерены делать.
— Надеюсь. Только не забудьте, что теперь я отношусь к людям, на жизнь которых посягали! Если бы нападение удалось, лежал бы здесь мой простреленный или исколотый труп, а утренняя заря освещала бы мою раннюю смерть. Такие поступки требуют наказания. Вы хоть это понимаете?
— От наказания они не уйдут, можете быть уверены. Но нигде не сказано, что мы имеем право убивать виновных. Вы — женщина, дама, так сказать… Принадлежите к нежному и прекрасному полу, отвергающему ненависть и гнев и правящему миром в доброте и любви. Убежден, что и в вас живет милосердие, без которого самая прекрасная женщина превращается в безобразное создание.
Хитрый маленький охотник, говоря подобным образом, нисколько не просчитался. Фрау Розали снова стукнула себя, только теперь в грудь, и ответила:
— Милосердие? Конечно, живет! Ах, мое сердце! Оно тает, словно масло на солнце. Я отношусь, как вы говорите, к прекрасному полу и хочу своей добротой покорить мир. Случается, правда, что человек заблуждается, бывают моменты, когда мои мягкость и доброта недостаточно заметны, но сейчас я хочу продемонстрировать силу великодушия слабого пола. Вы не заблуждались во мне, герр Хокенс, и я ничего не хочу знать о наказании этой банды убийц. Отпустите их!
Она, возможно, еще долго бы говорила, но подошли солдаты с лошадьми, пожелавшие расположиться вне лагеря, с другой стороны фургонов; переселенцы привели пленного скаута. Завязался оживленный разговор. Немцы желали точнейшим образом узнать обо всем, что случилось в их отсутствие. Кантор тоже слушал этот разговор, но не сидя у костра, как все остальные, а непрестанно бегая туда-сюда. Он даже занялся связанными пленниками, то переворачивая одного, то пытаясь поднять и переложить другого, пока это не надоело Сэму.
— Эй, что вы там делаете? — спросил он. — Или они не так лежат, герр кантор?
Тот обернулся и важно ответил:
— Кантор эмеритус, герр Хокенс, попросил бы я вас! Да, вы догадались: пленные должны лежать по-другому.
— Почему?
— Их расположение не производит нужного эффекта.
— Эффекта? Какой еще тут эффект?
— Вы либо не знаете, либо просто забыли, зачем я сюда приехал.
— Ну и зачем? — неосторожно спросил Сэм, совсем забыв о навязчивой идее кантора.
— Затем, чтобы сочинить героическую оперу в двенадцати актах и только потому я оказался здесь, что мне нужно собрать материал. И вот сейчас я придумал сцену, совершенно великолепную сцену, которая будет называться «Хор убийц». Они лежат на земле и поют двойной секстет [31]. Но для этого нужно совсем иное расположение. Вот я и ищу его, а как только найду, сразу же запишу. Можете быть уверены, я очень стараюсь не причинить этим людям вреда.
— Что касается последнего, то вы обходитесь с ними слишком сердечно. Обращаясь с такими парнями, стоит снять шелковые перчатки.
После этого сочинитель героических опер продолжил свое занятие, притом настолько энергично и настойчиво, что Батлер наконец прервал хранимое им до сих пор молчание и, разозлившись, крикнул Сэму:
— Мистер, что этот господин все время нас толкает? Позаботьтесь о том, чтобы нас оставили в покое! Мы же не куклы, которых можно таскать и мять, когда захочешь.
Сэм не удостоил его ответом, поэтому Батлер продолжал:
— Вообще-то, я хочу спросить, по какому праву на нас напали и сбили с ног?
— Спросить? — Малыш расхохотался. — К чему эта комедия с расспросами?
— Да мы понятия не имеем, почему с нами так обошлись. Мы как мирные путники шли на ваш огонек. Не зная, чей это лагерь, мы шли осторожно, что само собой разумеется, почти тайком. И тут на нас предательски напали. Мы требуем немедленного освобождения!
— Требуйте, я не против. Но кто станет выполнять ваши требования? Скорее всего вы будете болтаться на фонарном столбе в Тусоне. И уже завтра, если не ошибаюсь…
— Хотите пошутить — выбирайте более приятные темы! Если уж речь зашла о Тусоне, то легко может статься, что там повесят именно вас. Или вам не известно, как здесь карают тех, кто нападает по ночам на честных людей?
— Честных? Хи-хи-хи! Вашу честность мы изучили еще в Сан-Ксавьер-дель-Бак!
— Там было совсем другое. Здесь мы просто шли посмотреть, кто находится в лагере, а вы на нас напали.
— И вы даже не предполагали, кого можете встретить?
— Откуда же!
— И все же вы же шли за нами по пятам от самого Сан-Ксавьера.
— Чепуха!
— А до нападения прятались в скалах, ожидая, когда погаснет костер.
— Обычная, жалкая ложь!
При этих словах Сэм отошел от огня и придвинулся к Батлеру вплотную.
— Не говорите «обычная», «жалкая», а то я прикажу так отделать вашу спину, что у вас почернеет в глазах! — прорычал старичок. — Меня зовут Сэм Хокенс, понятно? А вон там сидят Дик Стоун и Уилл Паркер. Нас называют Троицей. Вы забыли? Или считаете себя такими парнями, которые способны что-то доказать настоящим вестменам? Когда некто подходит к нам с «жалким» и «обычным», он рискует быть подброшенным в воздух, да так, что может навсегда остаться в облаках!
