Отсюда, из ирландских и англосаксонских монастырских школ, реформированная латинская образованность вернулась на материк, чтобы обновить деградирующую культуру романской Европы. Носителями ее были монахи-миссионеры — в начале VII в. ирландцы, шедшие «укрепить нравы» разлагавшегося франкского клира, в начале VIII в. англосаксы, шедшие распространять христианство в полуязыческой Германии. В 590—615 гг. Колумбан из Бангора, лучший ирландский прозаик и стихотворец своего времени, высаживается в Галлии и основывает с товарищами монастыри Люксейль в Вогезах, Санкт-Галлен на Боденском озере, Боббио в Ломбардии; в 714—754 гг. Уинфрит-Бонифаций из Уэссекса основывает за Рейном четыре епископские кафедры и монастырь в Фульде. Все эти монастыри, расположившиеся по главному пути, соединяющему север и юг Европы, были организованы по ирландско-британскому образцу, с библиотеками и скрипториями; влияние их не замедлило сказаться на местной культуре. Память о северных учителях надолго сохранилась в счете культурных поколений: «Мних Феодор и аббат Адриан научили грамматика Альдхельма, Альдхельм научил Беду, Беда через Эльберта научил Алкуина, тот научил Храбана и Смарагда, тот Теодульфа, за коим следуют Хейрик, Хукбальд, Ремигий, а у сего последнего — многие суть ученики», — гласит характерная надпись на рукописи XI в.
Это движение культурных импульсов от окраин Европы к галльско-германскому центру, характеризующее VIII в., не ограничивается северным направлением. В 711—714 гг. арабы завоевывают Испанию, и последние вестготские ученые бегут за Пиренеи, в Галлию; в 754 г. римский папа, теснимый лангобардами и покинутый константинопольским императором-иконоборцем, заключает союз с франками, означающий поворот ориентации латинской Италии с востока на запад. Это было начало той консолидации культурных сил Европы в франкском государстве, результатом которой стало так называемое Каролингское возрождение.
Иллюстрация: Лист рукописи произведений
Беды Достопочтенного
XII в.
ГРЕЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XV И XVI в.
Т. 3. — 1985. — С. 519—521.
519
ГРЕЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XV И XVI в.
Крушение византийской государственности в 1453 г., предшествовавшая и сопутствовавшая ему массовая эмиграция последних носителей византийской культуры в страны Западной Европы и отчасти в славянские земли, ужасы турецкого завоевания и установление владычества османских султанов, тяжким бременем легшего на греков, — все это означало конец тысячелетнего цикла, в продолжение которого судьбы литературы на греческом языке были связаны с судьбами империи со столицей в Константинополе. Отныне греческая литература должна была развиваться в иных, суровых условиях.
Происшедшей катастрофой были менее всего задеты две зоны словесного искусства, по своей природе наиболее безымянные и внеличные: во-первых, фольклор и полуфольклорная низовая литература; во-вторых, церковно-монашеская письменность, непосредственно связанная с нуждами культа и «назидания».
Сохранение церковно-монашеской письменности связано с тем, что церковные и монастырские институции, в определенных границах оставленные османской властью для нужд порабощенного православного населения, были тем осколком византийского порядка, который продолжал свое существование под игом турок. Менее чем через год после падения Византии в Константинополе — отныне Стамбуле, столице султана — была восстановлена патриархия. Теплилась культурная жизнь в монастырях, особенно на Афоне; работавшие там живописцы (например, Панселин), подхватив традицию заключительной фазы византийского искусства, вырабатывают на ее основе очень сухой и жесткий, но исключительно завершенный и устойчивый канон, предназначенный для консервации стиля в условиях культурной разрухи — и такой же характер носит в эту эпоху литературная деятельность монастырской среды. Один из примеров законсервированной и как бы выпавшей из времени формы — так называемая синаксарная эпиграмма, написанная ямбическим триметром (любимый размер византийских ученых поэтов, уже в их времена чисто книжный) и суммирующая крайне сжато, с применением звуковой, словесной и умственной игры содержание определенного дня церковного года. Классиком этого жанра был Христофор Митиленский (XI в.), собирателем образцов жанра — Никодим Святогорец (XVIII в.); но в продолжение
520
всего времени, отделяющего одного от другого, монастырские грамотеи и стихотворцы непрерывно упражнялись в сочинении синаксарных эпиграмм, которые не имеют примет времени и после падения Византии остаются вполне «византийскими». То же можно сказать о некоторых жанрах гимнографии, о некоторых типах аскетического поучения и т. п.
Фольклор тем более может обойтись без тех предпосылок, в которых нуждается «высокая» литература. Конечно, греки и после падения Византии продолжают складывать народные песни — в частности, о самом падении Византии. Вот одна из них:
Как взят наш город, взят наш край, взяты и Салоники,
Айя-София в плен пошла, преславная обитель,
Где колоколен тридесять, колоколов под сотню,
На каждый колокол есть поп, а при попе диакон.
Вот служба божия идет, несут Дары святые,
Как слышен глас от небеси, от ангелов господних:
«Оставьте Херувимскую, Дары скорей сложите
И отпишите вы письмо, пускай приходят франки,
Пускай берут чеканный крест, а с ним святую книгу,
Пускай берут и сам престол, чтоб турок не глумился!»
Как Матерь Божья глас вняла, так образ слезы пролил.
Не плачь, не сетуй, Госпожа Небесная Царица:
Вот день придет, вот час придет, и враг уйдет обратно.
(Здесь и ниже переводы С. Аверинцева)
Продолжают возникать богатырские песни о Дигенисе Акрите (см. гл. «Эпос балканских народов»). Особенно популярна тема смерти Дигениса, представляемой то как последний поединок героя со страшным Хароном (в древнем мифе — перевозчик в царство мертвых, в новогреческом фольклоре — олицетворение смерти), то как космическая катастрофа, происходящая не только в нашем мире, но и в преисподней:
Борим кончиной Дигенис, дрожит земля повсюду,
Грохочет в небе частый гром, трясется мир надземный,
А мир подземный обнажен и без покрова явлен...
Сюжеты других песен связаны с народными поверьями, часто полными мрачной поэзии, и с патриархальными представлениями, очень характерными для греческого быта. В песне «Константин и Арети» сын обещал матери в случае беды доставить домой сестру, выданную замуж в далекий край, но сам погиб; однако проклятия матери, потерявшей тем временем всех сыновей, подымают его из могилы, и сестра едет домой на коне мертвеца. В другой песне повествуется, как мост через реку Арту не стоял без человеческой жертвы, и в реке утопили прекрасную жену начальника строителей; она уже готова была в смертный час проклясть мост, но вспомнила, что у нее есть младший брат, который, может быть, пойдет по этому мосту, и ради него закляла мост стоять твердо.
Во всех этих песнях господствует так называемый «политический» (т. е. общепринятый) пятнадцатисложный стих. Тем же стихом написаны тексты, стоящие на грани фольклора и литературы и отражающие вкусы городской среды. Наивным цинизмом отмечен «Стослов», входящий в цикл так называемых «Родосских любовных песен». Предполагаемая им ситуация такова: мальчишка объясняется красотке. Девица предлагает поклоннику игру: он должен сочинить сотню стихотворных прибауток (отсюда название «Стослов»), причем каждая прибаутка должна начинаться соответствующим по порядку числительным. Двустишия несколько напоминают по своей структуре русские частушки (это особенно наглядно, если разбить каждую строку на две).
Одна красавица давно меня поймала в сети,
Опутала меня вконец, а выпустить не хочет.
Два глаза есть у бедняка, и оба плачут горько;
Из камня сердце у тебя, а нрав — избави боже!
Три года я из-за тебя готов сидеть в темнице,
Как три часа они пройдут из-за красы-девицы.
Четыре у креста конца, а крест висит на шее:
Другие пусть целуют крест, а я тебя целую.
Пять раз на дню я исхожу из-за тебя слезами:
Поутру раз и в полдень раз, три раза попозднее.
Когда юноша доходит до сотни и получает свое, он принимается грубо куражиться над девицей.
Любовь, о которой идет речь в «Родосских любовных песнях», — это уже не страсть, сжигающая верные сердца Ахилла, Вельфандра, Флория из поздневизантийских романов, не таинственная, похожая на колдовство одержимость, которой подпадают многие герои фольклорных повествований, а веселое времяпрепровождение.
