младшая сестра Сес навестили свою мать здесь, в клинике «Радиум», как они стали называть это место через некоторое время. Она пролежала здесь четыре месяца, с каждым их приездом становясь всё худее и бледнее, как фотография, выцветающая на солнце, а её кроткое, всегда улыбающееся лицо, казалось, исчезало в наволочке. В тот конкретный день, который он сейчас вспомнил, у него случился приступ гнева, который, в свою очередь, вызвал у него слёзы.
— Что случилось — то случилось, и в твои обязанности не входит заботиться обо мне, Харри, — сказала его мать, обнимая его и гладя по волосам. — Твоя работа — присматривать за своей младшей сестрой, это ты и будешь делать.
Когда после встречи с матерью они спускались вниз, сестрёнка встала слишком близко к стенам кабины. Лифт начал двигаться, и её длинные волосы застряли между его дверцами. Харри застыл как вкопанный, в то время как Сес, звавшая на помощь, отрывалась от пола. Она лишилась клока волос и большого участка кожи на голове, но справилась и быстро об этом забыла. Быстрее, чем Харри, который ещё долго ощущал укол ужаса и стыда, когда думал о том, как после настоятельной просьбы своей матери он умудрился при первом же случае подвести её.
Двери лифта раздвинулись, и две медсестры, минуя его, выкатили кровать.
Харри стоял неподвижно, пока двери лифта снова не закрылись.
Затем он повернулся и начал подниматься по лестнице на шестой этаж.
Здесь пахло больницей. Как в то время, когда здесь лежала его мать. Он нашёл дверь с номером 618 и осторожно постучал. Услышал голос и открыл. Внутри стояли две кровати, одна из которых была пуста.
— Я ищу Столе Эуне, — сказал Харри.
— Он вышел немного прогуляться, — сказал мужчина на второй койке. Он был лыс, пакистанец или индус по происхождению, примерно того же возраста, что и Эуне, где-то за шестьдесят. Но Харри по опыту знал, что судить о возрасте больных раком может быть непросто.
Харри обернулся, увидел, что к нему, шаркая ногами, приближается Столе Эуне, одетый в больничный халат, и понял, что только что прошёл мимо него по коридору.
Кожа некогда пузатого психолога теперь висела складками. Эуне махнул рукой и страдальчески улыбнулся, не показывая ни одного зуба.
— Сидел на диете? — спросил Харри после того, как они как следует обнялись.
— Ты не поверишь, но даже моя голова съёжилась. — Столе продемонстрировал это, водрузив свои съехавшие маленькие круглые, как у Фрейда, очки обратно на нос. — Это Джибран Сети. Доктор Сети, это инспектор Холе.
Мужчина на другой кровати улыбнулся, кивнул и затем надел наушники.
— Он ветеринар, — сказал Эуне, понизив голос. — Славный парень, но байка о том, что мы становимся похожими на наших пациентов, может быть правдой. Он почти не произносит ни слова, а мне сложно держать рот на замке. — Эуне снял тапочки и опустился на кровать.
— Не знал, что у тебя такое атлетическое телосложение под внешней оболочкой, — сказал Харри, усаживаясь на стул.
Эуне усмехнулся.
— Ты всегда был мастером в искусстве лести, Харри. На самом деле одно время я был довольно успешным гребцом. Но как насчёт тебя? Ради бога, тебе нужно побольше есть, иначе ты совсем исчезнешь.
Харри промолчал.
— А, понятно, — сказал Эуне. — Тебе интересно, кто из нас исчезнет первым? Это буду я, Харри. Вот от чего я умру.
Харри кивнул.
— Что говорят врачи…?
— О том, сколько мне осталось? Ничего. Потому что я не спрашиваю. Ценность умения смотреть правде в глаза — и особенно правде о своей смертности, — по моему опыту, сильно преувеличена. А мой опыт, сам знаешь, большой и обширный. В конце концов, единственное, чего люди хотят, это чувствовать себя комфортно, и как можно дольше, до самого конца. Желательно — внезапного конца. Конечно, отчасти огорчает, когда я осознаю, что в этом отношении я ничем не отличаюсь от других, что я не способен умереть с мужеством и достоинством, которыми хотел бы обладать. Но полагаю, что у меня нет достаточно веской причины умирать с особой бравадой. Мои жена и дочь плачут, их не утешит, если они увидят, что я боюсь смерти больше необходимого, поэтому я избегаю мрачной реальности и уклоняюсь от правды.
— Мм.
— Ну, хорошо, я не могу не «читать» врачей по тому, что они говорят, и по выражению их лиц. И, судя по всему, у меня осталось не так уж много времени. Но... — Эуне развёл руками, улыбаясь печальными глазами. — Всегда есть надежда, что я ошибаюсь. В конце концов, я всю свою профессиональную жизнь чаще ошибался, чем был прав.
Харри улыбнулся.
— Может быть.
— Может быть. Но ты понимаешь, куда дует ветер, когда тебе без каких-либо сопутствующих предупреждений о передозировке дают дозу морфия, который ты вводишь себе самостоятельно.
— Мм... Получается, речь идёт о боли?
— Боль — интересный собеседник. Но хватит обо мне. Расскажи мне о Лос-Анджелесе.
Харри встряхнул головой и подумал, что это, должно быть, из-за смены часовых поясов, потому что его тело вдруг начало сотрясаться от смеха.
— Прекрати, — сказал Эуне. — Смерть — это не повод для смеха. Давай, расскажи мне.
— Мм. Как насчёт врачебной тайны?
— Харри, каждый секрет, прозвучавший здесь, будет унесён в могилу, часики тикают, так что в последний раз прошу, расскажи мне!
Харри рассказал. Не всё. Не о том, что на самом деле произошло прямо перед его отъездом, когда Бьёрн застрелился. Не о Люсиль и его собственных часах, ведущих отсчёт. Но рассказал всё остальное. О бегстве, чтобы избежать воспоминаний. О плане напиться до смерти где-нибудь далеко отсюда. Когда он закончил, Харри увидел, что глаза Столе остекленели. На протяжении многих расследований убийств, в которых Столе Эуне помогал детективам отдела убийств, выносливость психолога и способность концентрироваться в течение долгих дней всегда впечатляли Харри. Теперь он увидел усталость, боль — и морфий — в его глазах.
— А что насчёт Ракель? — спросила Эуне слабым голосом. — Ты часто думаешь о ней?
— Постоянно.
— Прошлое никогда не умирает. Оно даже толком не проходит.
— Это цитата Пола Маккартни?
— Почти, — улыбнулся Эуне. — Ты думаешь о ней в хорошем смысле или сама мысль о ней причиняет боль?
— Полагаю, больно в хорошем смысле этого слова. Или наоборот. Примерно как… выпивка. Хуже всего в те дни, когда ночью она снится, и на мгновение мне кажется, что она всё ещё жива, а то, что произошло,
