То, что натиск со стороны врага меняет свою интенсивность, конечно, играет определенную роль в увеличении и уменьшении популяции леммингов. Но за этим явлением наверняка скрывается нечто большее, потому что целый ряд вопросов остаются без ответов.
Почему во время спада популяции появляется так много больных и ослабленных зверьков? Почему многие из них вдруг начинают тонуть? Разве не должны выжившие — те, что спаслись от врагов, быть особенно сильными и здоровыми? И что еще более непонятно — почему у выживших зверьков заметно (почти в три раза) увеличена поджелудочная железа?
Биолог Таральд Сельдаль из Бергенского университета считает, что ему удалось найти убедительный ответ на все эти вопросы. Мы договорились встретиться у него на работе, в полевой лаборатории Бергенского университета. Дорога туда — это уже приключение. Бергенская железная дорога, соединяющая Осло и ганзейский город Берген, ползет вверх на высоту 1222 метра над уровнем моря, до станции Финсе. Она не особенно привлекательна, как и ее изображение с вебкамеры, обновляющееся каждые пятнадцать минут, на что есть свое объяснение, как мы увидим несколько позже. Однако Финсе находится в весьма своенравной и суровой, но красивой местности, в норвежском национальном парке Хардангервидда. И, прежде чем увидеть первого лемминга в своей жизни, я понимаю, что эту вылазку стоило предпринять уже ради самой дороги в полевую лабораторию.
Хардангервидда — неровное, пересеченное ледниками высокогорное плато. Бесконечные, зеленые, окрыляющие просторы, поросшие разнообразными травами и мхами. Но безлесные. Между ними — выступы скал, украшенные разноцветными узорами лишайников. Звенящие ручьи и болотистые пруды. Снова и снова попадаются снежные островки с подтаивающими каемками. Солнечный свет, точно теплый уютный ковер, ложится на плато, и мы с воодушевлением перемещаемся от станции Финсе к расположенной чуть дальше исследовательской станции.
Таральд Сельдаль, оказав нам сердечный прием, тем не менее сильно умерил наш пыл. Леммингов существенно меньше, чем предполагалось, — мы застали на удивление плохой для этих зверьков год. И кроме того, обещали плохую погоду — на съемки нам остается не более одного-двух дней. Потом здесь может стать очень неуютно.
Меньше леммингов и меньше времени — уже спустя час мы с Таральдом вышли на плато. Он хочет отвести нас туда, где вчера поймал еще двух зверьков. Два лемминга — вот оно как! Разве они исчисляются не тысячами? Мы пересекаем железнодорожные пути — на другой стороне зверьков и в самом деле больше. Они лежат вокруг десятками — расплющенные и высохшие. Это обычное дело, поясняет Таральд. Лемминги крайне храбрые животные и ничего не боятся, особенно самцы; они ведут себя так и с противником, который превосходит их по размеру. Они встают на рельсы и пытаются фырканьем напугать стремительно несущийся на них локомотив. Неудача прямо-таки размазывает их.
По дороге, пока мы, выбившись из сил, пытаемся идти с ним в ногу, Таральд детально озвучивает свою гипотезу насчет леммингов. В соответствии с ней леммингам вредят не столько совы или лисицы, сколько травы, которые после выпаса чрезмерного поголовья скота вырабатывают вещества, препятствующие перевариванию. Как и африканские растения в саваннах, осока и пушица при чрезмерном выпасе скота тоже оказывают сопротивление. Травы производят так называемые ингибиторы трипсина, Таральд даже может пояснить нам точнее…
Поблизости что-то свистнуло, и вот черно-коричневый меховой комочек, стремительно промчавшись по траве, исчезает между камнями. Пропал. Первый лемминг в моей жизни. Я не смог рассмотреть его. И как же мы снимем эпизод о догадке Таральда, что лемминги больше не могут переваривать привычные растения? Именно поэтому они толкутся тут и там в поисках новых мест питания. А для этого переплывают озера и ручьи или не переплывают, если силы покидают их раньше времени. Я снова думаю о том, насколько проще описать явление и насколько трудно снять его на камеру.
Фразы складываются в голове, это уже переработанная действительность, интерпретированная и снабженная образами. Там прошлое и будущее сливаются воедино, там можно сфокусироваться на той или иной детали, выделить то, что тебе кажется более важным. В сравнении с этим съемка — иная правда. Здесь имеет значение лишь то, что происходит здесь и сейчас, непосредственно перед камерой, в области резкости. Лемминги, и это кажется очевидным, больше подходят для статьи, нежели для фильма. Но именно тут и таится главный интерес картин о природе. В них можно наглядно продемонстрировать то, что часто живет лишь в нашем воображении. Реальные образы вместо образов умозрительных. Кроме того, кинодействительность дает хорошую возможность как следует «оформить» образ. К примеру, с помощью телеобъективов, которые «видят» дальше самых лучших биноклей.
Оператор подает мне знак, я смотрю в видоискатель и вижу увеличенное изображение того, что никогда не заметил бы невооруженным глазом: золотисто-коричневый лемминг обгрызает стебель осоки. Забавный и милый, напоминающий помесь морской свинки и хомячка. Позднее мы еще наложим на картинку причмокивания и чавканье — настолько отчетливые, будто леммингу кто-то прицепил микрофон. У кинодействительности тоже есть свои преимущества.
На «лемминговом участке» Таральда отовсюду доносятся посвистывания и писк. Однако нам пришлось ждать несколько часов, чтобы зверек оказался рядом с крохотным прудиком, на который смотрела наша камера. И вот нам по-настоящему повезло: лемминг беспокойно бегает туда-сюда, словно пребывает в нерешительности. Внезапно он не выдерживает и бросается к воде. Зверек нагибается, словно хочет разглядеть свое отражение в глади прудика. Он медлит, затем, рванув, оказывается в водоеме.
— Он поплыл, прекра-а-асно, — слышу я шепот нашего оператора Карлхайнца.
И это на самом деле так: малыш, держа голову над водой, набирает удивительную скорость. Идущая от него волна, сверкая, тянется по гладкой, словно зеркало, поверхности воды, и наш пловец в целости и сохранности достигает противоположного берега. Там он сразу же ныряет в зеленую траву. Без сомнения, лемминги не остановятся перед водной преградой, если их манит корм по другую сторону водоема.
Вечером на полевой станции Таральд подробнее рассказывает нам о бесконечной вражде между травами и леммингами. Уже через тридцать часов после повреждения растения должны наполниться специальным ядом, блокирующим пищеварение. В обычных случаях его содержание вскоре уменьшается, но под воздействием столь длительной атаки леммингов уровень яда остается очень высоким. Зверькам это совершенно не по вкусу, и они отправляются на поиски лучшей травы. Бегом, вплавь, поодиночке или группами. Но рано или поздно повсюду остается только ядовитая трава — и тогда наступает конец.
