Русский отвернулся.
– Такие дела, – протянул Конвей. – Мир сошел с ума. Мир сошел с ума… Казалось бы – у тебя есть пулемет, а у него – нет пулемета. Значит, ты всегда прав. Честно? Честно. Не хватило у тебя ума и силы удержать свое – отдай другому. Сильному. А теперь что? Стадо немытых семинолов прорвались из Оклахомы во Флориду и устроили там резню, как хорьки в курятнике… Ваши татары…
– Якуты, – поправил Конвея Егоров. – Нас резали якуты.
– Да какая к свиньям собачьим разница, кто конкретно нас и вас резал? Важно одно – почему-то дикари вдруг смогли… посмели и смогли… Это у нас дома все еще как-то более-менее… А здесь… Здесь в Африке… Как? Был Трансвааль – нет Трансвааля. Была республика Оранжевой реки? И нет ее. Закончились. Англичанам, значит, когда пришлось, надавать смогли, а нигерам… вонючим тупым нигерам… Немцы на востоке материка пока живут, вроде бы, без особых проблем, португальцы – тоже не воюют в Мозамбике больше обычного. А тут, на Юге…
– И там, – Егоров указал на север. – И там, в Конго. Экспедиционный корпус Бельгийской Армии, десять тысяч человек, при двадцати пушках, трех десятках пулеметов. При четырех канонерских кораблях отправились вверх по реке Конго… Четыре года назад, если не ошибаюсь… И вернулись только трупы, приплывшие по воде. И корабль с перебитым экипажем, опустившийся по течению. Как во всем мире смеялись над несчастным Леопольдом… Вы не смеялись? Проиграть свои личные владения, казалось бы, давно загнанным в ярмо туземцам. И как проиграть… Вчистую…
Опустилась корзина лифта. Высадились Алиса, японец, Бимон и два солдата. Егоров и Конвей молча стояли и смотрели в противоположные стороны, словно поссорившиеся дети.
– Вас ни на секунду нельзя оставить одних, – со смехом начал Дежон, но, взглянув в лицо Конвея, осекся и замолчал, переступил с ноги на ногу и спросил у лейтенанта: – Ну что, идем?
Лейтенант взглянул на бура, тот встал с корточек, явственно щелкнув суставами, взял «Гнев Господень» под мышку и молча зашагал вдоль рельсов к стоявшему ярдах в ста бронепоезду. Остальные двинулись следом, два солдата справа, два слева, лейтенант в арьергарде, держа свой «веблей» в опущенной руке.
На «Бродяжке Лиззи» было четыре пулемета и два орудия, обычно негры, захватив технику и тяжелое вооружение, просто бросали их, не потрудившись даже испортить, словно не понимая их ценности, но ведь когда-то это могло измениться, правда? Почему не сегодня? И какой-нибудь смышленый зулус сейчас стоит на коленях перед пулеметом конструкции американца Хайрама Максима и готовится выпустить двести пятьдесят патронов из пулеметной ленты прямо в приближающийся отряд. Одиннадцать человек, довольно плотной группой. Больше, чем по десятку пуль на человека. Технический прогресс в его реальном воплощении. Вот подпустит чернокожий мерзавец этих людей поближе и нажмет на гашетку. Сам лейтенант не упустил бы ни одного, если бы пришлось стрелять в таких условиях…
Один из солдат споткнулся и упал, подняв клубы пыли. Боул вскинул револьвер, но оказалось, что О’Нил просто зацепился ногой за кочку.
– Минуточку! – провозгласила вдруг Алиса. – Остановитесь, я хочу сфотографировать поезд вот так, как он стоит – пустой и заброшенный. Только, если можно, давайте зайдем к нему сбоку. Вот справа… Так получится эффектнее.
Ну да, подумал лейтенант, так одновременно смогут стрелять два пулемета. И по два десятка ружейных бойниц на стенках двух бронированных вагонов. И если смекалистый нигер окажется не один, то… Боул облизнул пересохшие губы, но возражать не стал. Остальные ведь не боятся. Не боятся ведь?
Русский и американец, видно, люди бывалые, двигаются уверенно, идут, стараясь держаться чуть в стороне от остальных. Никто из них не пытается шагать возле взбалмошной англичанки, чтобы прикрыть ее собой в случае нападения, каждый думает о себе… Француз, словно на прогулке, подхватил саквояж, который притащила с собой мисс Стенли, сшибает своей тростью верхушки высохшей травы… Позер.
Японец, вроде бы, тут, и тут же его нет. Редкий дар у человека – исчезать из поля зрения, просто сливаться с окружающей обстановкой. Идет с пустыми руками, весело поблескивая стеклами золотых очков. Книжный червь – худой, невысокий, нездешний, только вот идет он, а из-под ног не поднимается пыль. У всех поднимается, оседая на обуви и одежде, а у японца – нет. Случайно?
– Ян, – спросил, нагнав бура, лейтенант, – как думаешь, кто-то в вагонах есть?
– Пусто, – сказал бур. – Живых нет.
– Живых нет… – повторил за буром лейтенант.
Живых нет. Несколько птиц лениво кружат над бронепоездом. С десяток сидит на стенке бронированного вагона. У вагона нет крыши, птицы могут спокойно попасть вовнутрь. У Боула на «Бродяжке Салли» служил приятель, лейтенант Смит. Неделю назад они здорово выпили… А теперь Ретиф говорит, что там никого живого нет. Нет никого живого.
Наконец, Алиса нашла нужный ракурс. Опустилась на колено, удерживая неудобный и тяжелый фотографический аппарат. Ни у кого не попросила помощи, да никто помощи и не предложил.
Даже француз осторожно поставил саквояж на землю и положил руку на рукоять револьвера. В саквояже были стеклянные пластины к фотоаппарату, мисс Алиса постоянно напоминала об этом, требуя особо бережного обращения с ними.
Боул оглянулся на корабль. Отсюда «Борей» выглядел громадным и надежным, внушающим уверенность и обещающим безопасность. Два катамаранных корпуса с нагревательными камерами, четыре двигателя с трехметровыми лопастями. Восемь «гатлингов» с электрическим приводом, двенадцать пулеметов Максима, четыре пушки.
Только вот если сейчас кто-то нападет на Боула и его команду, то вряд ли все эти стволы смогут лейтенанту помочь. Совершенно точно – не смогут. С такого расстояния пулеметы и «гатлинги» просто не смогут выбрать из мечущихся фигурок нужные, отделить врагов от друзей. Даже новомодные прицелы в виде подзорных труб ничем… почти ничем не помогут.
– Можно идти дальше, – сказала Алиса, вытащив из аппарата использованную пластину и вставив новую. – Я готова.
Ретиф сказал правду – живых в бронепоезде не было. В концевом вагоне было пусто. Совершенно пусто, не было ни трупов, ни оружия, ни снаряжения. Пустое пространство между четырьмя бронированными стенами. Дверцы с обеих сторон были прикрыты, но не закрыты изнутри. Пулеметы и пушка стояли на прицепленной сзади к поезду платформе, обложенной мешками с песком. И пушка, и пулемет были изрядно присыпаны песком, принесенным ветром, но были совершенно целыми и готовыми к стрельбе. Открытый ящик со снарядами стоял возле орудия, несколько коробок с пулеметными лентами – рядом с пулеметами.
То, что издалека казалось облачком дыма, вьющегося над локомотивом, оказалось сотнями черных мух. Насекомые беспрерывно кружились над бронированной кабиной машиниста, влетая и вылетая через прорезь смотровой щели.
Дверь в паровоз была закрыта, один из солдат несколько раз ударил в нее прикладом. Грохот, а затем тишина, подчеркнутая жужжанием мух. Только птицы тяжело сорвались со стенок головного вагона и опустились на землю невдалеке от рельсов.
Дверь в головной вагон была приоткрыта.
– Кто пойдет первым? – спросил Конвей, оглядев попутчиков. – У кого крепкий желудок?
– А что? – спросила Алиса.
– А ничего, – ответил американец. – Все чудесатее и чудесатее, не правда ли, Алиса?
Щеки девушки вспыхнули: видимо, ей частенько напоминали о ее литературной тезке.
– Подсадите, – потребовал Ретиф, взявшись одной рукой за поручни лестницы и поставив ногу на первую скобу. – Подсадите, кто-нибудь.
– Давайте-ка, лучше я, мне с револьвером удобнее в случае чего, а то вы со своим орудием… – Дежон ловко запрыгнул на верхнюю скобу лестницы, отодвинув бура. – Итак…
Стальная дверца скрипнула, открываясь.
Дежон замер на пороге. Кашлянул.
– Что там? – спросил Конвей.
– Пустите меня посмотреть! – потребовала Алиса. – Помогите мне подняться.
Но ей снова никто не стал помогать.
Егоров и Конвей поднялись наверх, вошли в вагон.
Винтовок и патронов в вагоне тоже не было. Зато были стрелянные гильзы на полу. Немного, словно десяток солдат выстрелили по одному разу… Десяток гильз и десяток скелетов.
Птицы поработали тщательно. Собственно, те, что до сих пор сидели недалеко от вагона, не могли рассчитывать на поживу – скелеты были обглоданы дочиста. Остались только кости. Черепа с пустыми глазницами лежали в белых шлемах, обрывки красных мундиров. Белые ремни, застегнутые вокруг голых позвоночников, ботинки, из которых разило гнилой плотью – птицы туда добраться не смогли.
Десять скелетов.
– Сколько было всего человек на бронепоезде? – откашлявшись, спросил Конвей.
– Сотня, – ответил лейтенант Боул. – Сто солдат и три офицера.
– Вы что-нибудь понимаете, Егоров? – Конвей повернулся к русскому.
