Уолтеф поколебался, прежде чем надеть на запястья несколько золотых браслетов. Они слегка вышли из моды, но его отец и брат их носили и раздаривали в награду за песни и верную службу. Он знал, что нормандцы считают эту привычку варварской и устаревшей.
– Да или нет? – спросил он Симона.
Мальчик задумался.
– Вы же не можете отказаться от всего, что в вас есть английского, – рассудительно произнес он. – Да все и так будут смотреть на ваше выбритое лицо и не обратят внимания на ваши руки.
Уолтеф усмехнулся – мальчик был сообразительным.
– Да, ты прав. – Он надел браслеты и слегка прикрыл их рукавами. Далее следовал плащ на медвежьем меху. Он было хотел и от него отказаться, но передумал. Это больше чем что-либо связывало его с родней, служило символом того, кто он есть. Ни у кого другого не было плаща, отороченного мехом белого медведя.
– Ну, – спросил он, – как я выгляжу?
– Вы выглядите великолепно, милорд.
И это была не простая вежливость. В глазах парнишки ясно читалось восхищение. Это подбодрило Уолтефа.
С сильно бьющимся сердцем он направился к двери. Он едва справился с задвижкой. Приказав своим людям ждать за дверями, пока принимает положенную ванну, бреется и стрижется, он явно нарушил традицию. Уолтеф понимал, что своим видом смутит все свое окружение. Но он надеялся на поддержку и одобрение невесты Ему хотелось, чтобы Джудит им гордилась, чтобы могли доказать всем, что выходит замуж за человека, достойного ее любви.
Джудит сидела во главе высокого стола в большом зале – ведь пир устраивался в честь ее свадьбы, – то и дело поглядывая на своего молодого мужа. Она не могла поверить, что это ножницы слуги так изменили его. Он и раньше был красив, хотя слегка по-английски неряшлив, но сейчас все его черты обрели четкость. Он так разительно изменился, что она не могла отвести от него глаз – он был просто великолепен. Женщины, которые раньше не обращали на него внимания, то и дело одаривали его своими взглядами. Мужчины, не одобрявшие его английскую шевелюру и бороду, радушно жали ему руку. Даже на ее мать внешность Уолтефа произвела впечатление. Аделаида сказала, что, поскольку он бегло говорит по-французски, его даже можно принять на нормандца. Если бы не эти вульгарные браслеты на его запястьях.
Джудит тоже их заметила, но не придала особого значения. Теперь она его жена и позаботится о его одежде. Будет довольно просто уговорить его отказаться от этих браслетов.
Кое-кто из гостей-англичан скептически отнесся к изменениям во внешности Уолтефа, но то были не высокородные господа, и их мнением можно было пренебречь.
Уолтеф заметил, что Джудит на него смотрит, и улыбнулся. Она покраснела и не решилась ответить ему тем же на глазах многочисленных гостей, следивших за каждым движением молодых.
– Я самый счастливый человек на свете, – хрипло прошептал он, нежно погладив ее пальцы, украшенные теперь двумя золотыми кольцами.
– А я самая счастливая женщина, – еле слышно ответила она.
Ральф де Гал заметил жест Уолтефа и произнес недвусмысленный тост. Джудит возмущенно сжала губы. Он ведет себя как англичанин, подумала она. Всегда первым напивается и валится под стол, предварительно вволю пошумев.
– Тогда у нас родятся дважды счастливые дети, – прошептал Уолтеф, наклонившись к ней поближе.
Упоминание о детях напомнило Джудит о брачной ночи. Она запаниковала, тщетно пытаясь это скрыть. Она знала, как осуществляется продолжение рода. Мать не могла постоянно держать ее взаперти. Ей доводилось видеть собак в зале, кошек в конюшне, а однажды она наткнулась на грума, завалившего в солому кухарку. Сибилла, которой она рассказала об этом, понимающе хмыкнула и уверила ее, что стоны, которые ей довелось услышать, были стонами наслаждения, а не боли. Теперь они с Уолтефом примут такое же положение, и она познает все сама. Она слегка вздрогнула.
– Ты замерзла, сердце мое? – забеспокоился Уолтеф. – Или мысль о детях тебя расстраивает?
Она заставила себя улыбнуться.
– Немного и того, и другого, – призналась она. – Вчера я спала на женской половине, как делала все эти годы. Сегодня я должна лечь в другую постель и выполнить свои обязанности жены.
– Вот как? – ухмыльнулся Уолтеф. – Выходит, спать со мной для тебя обязанность? – Тон был ласковым и шутливым. Он жестом велел слуге наполнить его кубок.
– Это будет зависеть от того, насколько ты будешь пьян, – ответила Джудит, многозначительно глядя на полный кубок. – Твое достоинство и моя гордость пострадают, если тебя придется нести в брачную постель.
Лицо Уолтефа расплылось в улыбке.
– Всего двенадцать часов замужем и уже ругает мужа.
Джудит закусила губу.
– Ты все шутишь, но ведь на нас смотрят. Если ты напьешься, они это запомнят и будут думать о тебе хуже.
– А для тебя это важно? – уже серьезно спросил он.
– Разумеется.
Уолтеф покачал головой.
– Твоей гордости хватит на двоих, – заметил он. – Но не беспокойся – я под стол не свалюсь. Я сегодня подстриг себя, как овцу, ради тебя. В сравнении с этим остаться трезвым для меня сущие пустяки. Кроме того, – добавил он, снова улыбаясь, – я вовсе не намереваюсь испортить себе первую брачную ночь. Я хочу запомнить ее на всю жизнь.
Молодоженам отвели прекрасную комнату на втором этаже со стрельчатыми окнами, выходящими на залитую лунным светом Темзу. Пол был усыпан ароматными травами. Каждый шаг сопровождался ароматами лаванды, роз и жасмина. В углах пылали жаровни, прогоняя холод, а рядом с одной из них стоял кувшин с вином.
Джудит сидела на кровати и смотрела, как Уолтеф закрывает дверь на задвижку, выпроводив последнего гостя. Им, разумеется, был Ральф де Гал, который дошутился до того, что предложил Уолтефу уступить ему его место на покрытой мехами постели. При мысли об этом Джудит едва не стошнило. Когда они с Уолтефом станут более близки, она обязательнo уговорит его избавиться не только от этих диких браслетов, но и от некоторых неподходящих друзей.
Уолтеф повернулся к ней и сказал, будто прочтя ее мысли.
– Ральф вполне способен подслушивать под дверью и ворваться в самый неподходящий момент, – смущенно засмеялся он и потер бритую шею.
– Я тоже так думаю, – довольно мрачно согласилась Джудит. – Хотя надеюсь, что мои дядя и отчим образумят его.
– Конечно, – поддержал ее Уолтеф, – иначе им достанется от твоей матери.
Но Джудит не хотелось говорить об Аделаиде. Закрытая дверь стала барьером между ее прежней жизнью под опекой матери и новой в качестве жены и графини. Но она понимала, что Аделаида так легко не сдастся.
– Ты свою мать помнишь? – спросила она. Уолтеф направился к жаровне, налил в чаши подогретого вина и вернулся к постели.
