Когда аншурка пришла в себя, первое, что она сделала — попыталась свернуть шею своему дитя. Чонса чудом смогла вырвать ребенка из её рук. Убить младенца не вышло, и тогда мать выхватила из-за пояса возницы нож и тыкала лезвием себе в горло, пока не упала бездыханной. Нанна не успела помочь — останавливала разбушевавшихся от крика коней. Чонса прижимала ребенка, зачем-то закрывала ему ладонью лицо. Джо запрыгнул в обоз уже когда овечья шкура была запачкана красным.
Они похоронили её, вырыв неглубокую яму и заложив тело камнями. Джолант, присев у могилы на колено, читал молитву. Чонса прижимала ребенка к груди, где в черные кольца свивалась горечь. Она подумала, что проклята, и вовсе не из-за своего дара, это наказание было другого рода: спасать, обнимать и давать имена чужим детям, будучи лишенной радости делать это со своей безобразно визжащей кровью и плотью.
Этого, шестипалого, она бы назвала как-нибудь ласково, мягко. Например, Лазло. Хорошее имя. Хороший человек.
— Это чёрное безумие, верно? — тихо спросил Джо, — Это младенец… младенец сделал это?
Чонса не хотела думать над этим. И не хотела, но заглянула в черноту глаз Колючки. В них она прочитала дальнейшую судьбу этого шестипалого детеныша, что ждала его в протянутых мужских руках. Хруст шеи, вроде утреннего, когда стрела не убила зайца, и Джо быстрым движением избавил зверя от страданий.
Она недолго думала. Подала ему ребенка, но его перехватила Нанна. Горная ведьма зло зашипела, перекрывая плач:
— Проклятые брины! Жидкая, белая, слабая кровь! Трусы!
Болтливая Анна с тех пор стала молчаливой, будто чужой. Она и днем и ночью не выпускала дитя, которое называла, мурлыкая песни своего народа, Хушем. Чонса часто слышала это слово на войне, и значило оно «Ярость». Странное имя для ребенка.
Второй раз вид разбавило яркое голубое сияние — на горизонте показалось море.
— Приехали, — процедила Анна. Их ждали.
Чайки и ласточки. Рыбацкая лодка с парусом, скорее даже маленький кораблик (малефика не слишком разбиралась в судоходстве).
Море, такое синее, такое огромное, что у Чонсы заслезились глаза. И мужчина в широкой шорской одежде, что радостно раскинул руки, едва завидев их обоз. Девушка вгляделась в незнакомца: молодое, бледное, худое и длинное лицо с огромными серыми глазами. Русые кудрявые волосы тяжело шевелились от налетающего на берег бриза.
— Гвидо! — Чонса слышала это имя в пьянящем тепле «Елового грога». Джолант улыбался, вспоминая его.
«Его звали Гвидо. Нам было весело вместе. Он просился со мной, но Брок забрал только меня.»
Шестипалая перевела взгляд на Джоланта и впервые увидела на его лице счастливую, широкую улыбку. Он пустил лошадь галопом, выпрыгнул из седла и сцепил вокруг своего неродного брата объятья. Джо был на голову его выше и гораздо крупнее в плечах. Гвидо закашлялся от тесноты его рук, но тоже улыбнулся. Чонса смотрела на них из повозки: два счастливых человека на берегу. Сквозь небеса пробились рассеянные лучи солнца, вспыхнули на морской глади, на светлых волосах Джоланта, отразились в их улыбках. Красивая картинка, хотелось бы помнить побольше таких. Перед глазами правда все равно было другое: камни и молодая мать, чье симпатичное лицо Чонса не запомнила, только то, как из её горла брызжет в ритме пульса.
Они подъехали к берегу. Нанна поцокала на лошадей, спрыгнула с облучка и кивнула парню, как знакомому. Когда Чонса выгоняла из обоза скот, коза боднула её, будто торопила на выход. От этого малефика ухмыльнулась и глубоко вдохнула свежий воздух. Выбравшись из объятий Джоланта, сероглазый с интересом оглядел прибывших:
— Странно. Самсон сказал, что дитя будет с матерью.
— Мы похоронить её по пути, — ответила Нанна и отдала младенца Гвидо. От перевязки её одежда помялась, и южанка была, кажется, рада лишиться своей ноши, тут же начала кряхтеть и потягиваться. — Это Хуш. Яростный мальчик.
Гвидо судьба несчастной не заботила. Он заглянул в сверток и улыбнулся, когда вокруг его указательного пальца сжалась розовая ладошка.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Какой ты прекрасный! Такой милашка, только посмотри, — он показал ребенка Джо, будто удивительной формы фрукт, и видно было, что ключник растерян — к младенцу его брат проявил интереса больше, чем к нему, — Шесть пальчиков… И тут шесть! Идеальная симметрия! Ба, и гетерохромия! Ты удивительный, удивительный малыш, Хуш!
Нанна приобняла юношу и улыбнулась, кивая в такт словам. Чонса заметила: он щурится от рассеянного света, как человек, который редко бывает на свежем воздухе. Гвидо — брат Джоланта и тот, о котором говорил Самсон? Она полагала, он будет ждать их в Сантацио. Как он его презентовал? Медик, гораздо более одаренный, чем Самсон… оказался мальчишкой, длинноносым и с угрями на подбородке. Чонса бы ему и двадцати не дала. Медик заметил её внимание, бросил короткий взгляд и изогнул бровь. Он увидел татуировки на её лице и просиял. Чонсу так еще не встречали.
Симпатичный, пусть и мелкий.
— Значит, ты та самая Чонса Шестипалая? — он сощурил один глаз, прижал Хаша и внезапно запел высоким голосом, — О, великая Тамту, Багряная женщина Небес! — тут он фиглярски поклонился ей — Чонса отшатнулась от взмаха его свободной руки, — Да помогут твои дети донести это жалкое судно по влаге твоей до великого города Поющего Народа!
Чонса моргнула раз, другой. Все равно не поняла ничего, кроме своего шорского прозвища, успела только испытать жуткое чувство от самого смысла этого послания. Женщина небес? Дети? Её влага? Поющий народ?
Нанна, видя растерянность на её лице, рассмеялась:
— Шорцы — Поющий Народ, чон се. Так мы называть себя. Соленые воды — это соки Тамту.
Малефика устала выдохнула. Сначала великаны с их кровью, теперь шорские демоницы с выделениями. Отвратительно. Гвидо кивнул, разогнувшись.
— Я Гвидо Лорка, госпожа. Братец этого быка, — он потрепал Джо за предплечье, и тут же быстро, едва успев сделать вдох, продолжил: — Так! Вам надо сменить одежду, да. Переоденьтесь. Вот, тут побогаче. Вы — торговцы. Ты, — ткнул он в Чонсу пальцем, — мать Хаша. Ты — его отец. И вы везете на продажу ткань и этих славных зверей с Оски. Степные кони! Смотри, какие крепкие у них спины! А, да. Вот ваши документы.
Он передал Джоланту кожаную папку с пергаментами, а Чонсе кинул сверток с вещами. Предназначавшееся ей платье было красивым, изумрудным, с вычурными рукавами — она никогда таких не носила и не собиралась, запихнула назад в мешок и поглубже укуталась в овечью шкурку.
— А ты? — спросил Джолант, листая бумаги, но Гвидо захлопнул папку у него перед носом.
— Потом прочитаешь! У нас еще час по морю. Слушай, Джолант! Слушай меня!
— А ты? — Чонса коснулась рукава Нанны. Та одернулась, отвернулась, не ответила.
Это потому что я была готова отдать Джо ребенка, поняла малефика. Снова была готова отдать дитя в жестокие лапы церковников. Нанна отошла от нее подальше, якобы ловить козу, убредшую назад по пути колеи от их обоза.
— Меня, — приосанился Гвидо, — Итак знают! Сделаем крюк за утесом, час при попутном ветре. В порту стражи добрее, чем если бы вы шли из Бринмора. Лисица-Нанна знает про это, верно, ласочка?
Южанке такое обращение понравилось, а Чонса закатила глаза. Медику с угрями на подбородке следовало определиться, каким животным была проводница. А еще лучше — вовсе завязать с этими звериными прозвищами.
Малефика бы сказала, что Нанна скорее птица. Быстрокрылая, вроде стрижей или ласточек над их головами, те кричали высоко-высоко, парили легко и свободно.
Она повесила на грудь перевязь с ребенком. Как Гвидо разглядел гетерохромию? Глаза у мальчика были тёмными, радужки огромными, как у всякого новорожденного, взгляд блуждал. Весь в какой-то корке, кривится, пахнет, похож на картошку. Джо, переодевшийся в чистую одежду с позолотой на отрезах ткани, выглядел как принц, он подал ей руку, но Шестипалая забралась в шатающуюся лодчонку сама. Ребенок покраснел, сжал кулачки и захныкал. Чонса была почти уверена, что утлая посудина не выдержит веса трех (с половиной) человек, лошадей и овцы с козой. Их, да простит Великий Ключник, торговое судно действительно просело, но тронулось, когда Гвидо бойко оттолкнулся веслом от берега.
