Млея на проститутках, Бим пересказывает им содержание романа. И множит степень своего там участия.
– Давай ещё, ещё! – кричат проститутки в экстазе. – Ах! Ох! Не кончай. Продолжай читать. Медленнее! Вот. О-о-о! Теперь быстрее! Е!!!
И чуть позже, обтираясь в душе: «А нельзя ли познакомиться с этими самыми Ченом и Джу, на крайняк с Полутузиком?»
– Нет, – твердо отвечал Порфирий Сергеич, помогая отжимать мокрые и рыжие их мочалки, – нет и нет, заняты Они… Они, вообще—то, в единственном числе и пишут продолжение. Поняли? Для меня. А главный мэн там, знаете кто? – Я! Уеньки бы Чен Туземский взялся писать… без меня. Я – Антибиотик… я – Депрессант… Мне Париж вообще не стоял. Ещё немного… и он название сменит. Будет «Бим в Париже». Во, вспомнил, я Ингибитор! У меня красная майка есть. Поняли, дорогие мои Бляди?
– Вау! – говорят на американском языке дорогие проститутки из угадайского универа, и другие подключились: соски они кругом похожи: не любят лишних фантазий. – Да ты великий прыщ, Порфирий!
– Ни ♂я себе, столько набросать слов, – говорят на чистейшем русском бляди районные, – денег, поди, может дать взаймы.
– Фотым отшошать, – кричат подорожницы с руэ Одиннадцати Гишпанских Добровольцев, что на пересечении с проспектом Красного Понтифика. – Пешплатно. Напышы адрышок! Фот тут, на прокладке: по завершению.
Кто скажет, что это не всенародная любовь к беллетристу Чену?
Кто скажет, что вкус к литературе нельзя привить плохим девочкам за недостатком у них свободного времени и долларов на книжки?
– Да прямо на работе и прививайте, – советуют спевшиеся мудрый пьяница и бестолковый псевдописатель новаго, неопознаннаго пока что жанра.
А вот это уже высшая похвала псевдописателю, тож гиперреалисту Чену Джу: Порфирий Сергеевич Бим серьезно и увлеченно, позабыв иной об архитектурной повинностиь и пиве, откинув порножурналы и порнодиски, онанирует над главками Чтива Первого из общей Солянки Чена Джу. Это там, где Живые Украшения туземского Интерьера, ходят в трусах и без оных. Вот целительная сила живого слова!
Какой конкретно странице и какой строчке поклонялся фантазёр Бим Нетотов – только ещё предстоит угадать будущим биографам и литературоведам Чена Джу – Полутузика.
Бим слёзно просит поскорее измыслить продолжение.
А, придя в гости к Туземскому и не со зла, а из познавательских соображений побив в туалете керамическую плитку: как там она держится на гипсокартоне? начинает канючить.
– Вот это есть та самая дырочка под батареей, в которую ты..?
– Да, дорогой Порфирий Сергеевич, это та самая дырочка, – говорит ему польщенный Чен.
– А это та самая сексуальная пепельница с Джульеткой?
– Да, та самая, Порфирий Сергеевич. А что?
– Выкинь её нахер!
– ???
Как так, мол?
– А я подберу.
– А я не дам.
– А я тогда пенька не дам.
Тут целая история с пеньком. Будет после. Если Чен раскрутит. А пока выкладываем то, что известно в Угадайке.
Уникальный домашний пенёк у Порфирия, в назидание пеньку его собственному, висячему в штанине как замученная земляным трением морковка, ежели её ежедневно вынимать: на предмет: не выросла ли за сутки, и что будет, если её потереть при этом, не на тёрке, конечно, а так:, едва-ечетыре… итак, пенёк-корешок имеет ноль целых девяносто сотых метра в диаметре: по верхнему срезу. А в основании корневища – сто двадцать сантимов. А высотой в три четверти взрослого письменного стола.
Действительно, занесенный как—то раз в квартиру Бима, пенёк этот, является серьезным козырем при обмене не только на пепельницу. Но и, в сочетании с зеркалом, он верно и долго служит хозяину: суперской подставкой под задницу: для одиночных извращений и оздоровительно—деловой мастурбации. А также: для паранормальных игр с весёлыми шестидесятилетками, бывают и такие уникумы: женского полу, разумеется.
Кроме того, и в случае чего, пень повлияет на продажную стоимость хаты.
– Это мой эксклюзив. Наследство, – утверждает и небезосновательно, в течение десятилетий, Порфирий Сергеевич Бим. – Я его даже за долги не отдам.
– А я и не прошу твоего пенька, – отказывает Биму (лет пять подряд) Чен Джу – Туземский.
– Нахрен мне твой пенёк – у меня есть нос от носорога. И скоро ремонт. Некуда нос ставить, а ты про пень свой талдычишь. Пристроить пытаешься? Зачем? Думаешь, мне морковку тереть не на чем?
И чуть позднее поправляется: «Ладно, авось подумаю ещё».
Туземскому жалко расставаться надолго с пепельницей из Вероны: она с Джульеттой, почти что с голой. И даже сдать её в аренду не хочет: мало ли чего натрухает туда Порфирий. Но попробовать пенёк нахаляву: в качестве сексодрома, он не против.
– Ладно, Бим. Я к тебе как—нибудь в гости зайду. Готовь плацдарм. Пробу будем брать.
– Приходи с Дашкой, – раскатывает губёнки Бим, затрагивая насущную тему для него самого: очень уж он смокчет по Дашке, а ещё пуще касаясь наисвятейшей темы для самого Кирьяна Егоровича.
– С Жулькой… та—ак, – прикидывает к носу Кирьян Егорыч, – с Жулькой приду – да. Вполне может быть. Или с Щелкой. Он забыл, что Маленькая Щелочка (в телефоне избито О—ля—ля) на пятом месяце беременности, и потому на пенёк может не сговориться.
А на Маленькую у Кирьяна Егорыча морковка встопорщивается сразу: стоит только подумать, или тронуть её пальчиком… ещё на улице… Как жаль… Ушли времена.
А Дашка… А что Дашка? Не продаст ни за какие коврижки, и не предаст Дашку её телохранитель Кирьян Егорович Туземский. Не только жаждущему её тела другану Биму, но и никому вообще, и никогда. Только при большой любви соискателя. Притом, любви согласованной: с псевдопапой и воздыхателем заодно Егорычем.
Пеньковые думы, при их реализации, оборотились бы большими проблемами: с доставкой. Ну, очень комлеватый пенек, ну очень комлеватый. Выпилен он из старой лиственницы, весит двести кило, с посчитанными и отмеченными шариковой ручкой годовыми кольцами. Чтобы внести в квартиру или вынести из неё, потребуется снова распилить пополам, погрузить в грузовик, поднять вчетвером на этаж, а потом склеить. А если не пилить, то потребуется подъёмный кран. А все перемещательные операции по маршруту «квартира—улица—квартира» – осуществлять через окна.
Вероятно, обмен прославленной пепельницы из никакущего итальянского городка Вероны на уникальный пенек из сибирской тайги, ввиду возраста обменщиков и приближения их морковок к половой катастрофе, а также из—за святой ежевечерней привязанности Бима к тотемному пеньку… обмен уж никогда уж не состоится.
А разговор об обмене – это для Бима только к красному словцу: для проформы. Может, для осознания другими людьми его величия как собственника, одного из образцов природного наследия Земли, превращенного человечеством в лице Бима в культурно—сексуальный символ.
– Ну, назови какую—нибудь букву, брателло. На эту букву – како—нить слово. И вот об этом поговорим. Я всё знаю. Я – титан, я словарь.
Любит повторять Бим после восьмой кружки пива эту формулу.
Пень для Бима это ещё одна забава.
Это второе его любимое слово на букву «П».
Первое слово на «П» пусть угадает читатель. Потому что редактор обяжет Чена-Полутузика это прекрасное, по сути, слово всуе не употреблять.
***
…Порой Чен Джу утомляет читателя словоблудием графа Льва Николаевича. Но только порой! Тут у Чена имеется неплохая отмазка: словоблудие Чену – как вязальные спицы или как число крестиков на вышивке.
Словом, как доступный и незатратный отдых между серьёзными натуралистическими главами.
Сборная пазловидная солянка Чена Джу: в кожаной обложке и с четырьмя засовами, сцепленными меж собой стальными замками, и к которым прилагался интеллектуальный ключ, стала лидером эротических рейтингов: до самого скончания веков (то есть до времен всемирного потопления, если не сбудется более близкий прогноз Нострадамуса катрен X, часть Y).
Книжка чрезвычайно подходит брунеткам (блондинкам меньше) двух оставшихся веков, одевающихся на траурное прощание с человечеством в прозрачные безодежды.
Неплохо брунетки с томиком Чена смотрятся на пляже, в шубах, дабы продемонстрировать не только физические качества с сексуальностью, но пуще того (боже, как меняется мир пред концом!) – свои умственные добродетели.
Иногда Чен строчит что—то невразумительное и детское, коряво, как молодой школяр с перепоя. Эти простые, легко лузгающиеся главы, по—видимому, рассчитаны автором для ещё недозрелых молодых людей – гопников, учащихся в старших классах, будущих кочегаров и дворников, засиживающих штаны на задних партах технического училища и там, где в ходу шприцы одноразовые, таблетки во рту, шпаргалки на коленках, морской бой, девочки в гольфиках, шприцы некипяченые, шпаргалки в таблетках для головы, девочки на коленках с презервативами во рту, двойки, колы, армия, тюрьма.
