аквариума, и мы увидели, как одна из гуппи, маленькое существо цвета электрик с крапинками и красной полосой на хвосте, промелькнула мимо, следуя за ее пальцем.
– Как-то дерьмово, – заметила я. – Это ведь и твой дом тоже.
Выражение скептицизма и легкого ликования промелькнуло на ее лице, когда она услышала, что собеседница постарше произнесла нехорошее слово.
– Думаю, да, – сказала Одри. – Она говорит, что я чудачка и что я раздражаю.
– Возможно, так оно и есть, – протянула я. – В смысле, я, конечно, недостаточно хорошо тебя знаю, чтобы судить об этом, – она ухмыльнулась, услышав мои слова. – Но, типа, кого это волнует, верно? Если она считает тебя странной только потому, что тебе нравится то, что не нравится ей, это чепуха. Ты такая, какая есть.
– Почему твои глаза так выглядят? – спросила она, перебивая меня. Я в тот момент пустилась в разглагольствования о том, что, похоже, никто не понимает девочек, которые хотят быть сами по себе, думать об интересных вещах и исследовать их, что такие девочки, как мы, просто пытаются узнать больше о мире и что если бы мы были мальчиками, никто бы так не поступал, наоборот, все заботились бы о наших интересах, и неважно, серьезно наше увлечение или нет.
– Как – так? – переспросила я.
– Как будто тебя ударили по лицу, – пояснила Одри.
– Ах, это, – вспомнила я. – Это работа моей подруги. Она считает, что получилось очень круто.
– Она ошибается.
Я уже собиралась сказать что-нибудь резкое в ответ, заявить, что ее никто не спрашивал, но тут я мельком увидела свое отражение в зеркале ее спальни и начала смеяться. Она была права – я выглядела нелепо. Я пошла в ванную дальше по коридору и плескала холодной водой на лицо, пока не стерла с него весь цвет и блеск. Когда я закончила, мое лицо стало светлее, свободнее.
Я вернулась в комнату Одри, где мы продолжили обсуждать рыб и их повадки, то, как они вели себя, когда она приобрела каждую из них, и то, какие были ее любимыми.
– Однако я стараюсь не показывать этого слишком явно, – добавила она. – Остальные начинают ревновать.
Я рассказала ей о Долорес, о том, как мой отец отправлялся на ее родину в попытке собрать больше данных и образцов из Беринговой Воронки, чтобы определить, что именно в тамошних водах провоцирует не только иную продолжительность жизни, но и новые эволюционные черты у обитающих там организмов, например, способность осьминогов к окрашиванию в цвета, которые раньше им были нехарактерны. О том, как работа моего отца – хотя он и настаивал на том, что она имеет огромное значение, выходящее за рамки простого интереса к жизни и циклам спаривания морских существ – не окупилась, так что хоть ему и удалось организовать экспедицию в этом году, это, вероятно, будет последний раз, когда он сможет побывать там.
Конечно, я не сказала ей, что настоящая причина, по которой, как я полагала, он уехал, заключалась в том, что отношения между ним и Уммой ухудшились. Они больше не общались друг с другом как прежде после того, как она узнала о нем и Лоре. Если ей нужно было что-то сказать ему, она передавала все через меня, следя за тем, чтобы никогда не оставаться с ним наедине в комнате.
И все же они, казалось, не хотели расставаться. «Почему бы вам просто уже не развестись?» – однажды спросила я Умму.
Она посмотрела на меня так, словно я предложила ей отрастить крылья и улететь. «Это тебя не касается, – ответила она. – Не болтай о вещах, которых не понимаешь». Она была права – я вообще ничего не понимала. «Какой смысл, – думала я, – добровольно подвергаться такому количеству несчастий?»
Когда я стану старше, я пойму, что все, чего она хотела тогда – услышать от него извинения. Чтобы он умолял ее снова полюбить его, чтобы он клялся, что никогда больше не предаст. Но она, должно быть, знала, что просить Апу – человека, который приходил, уходил и делал все, что ему заблагорассудится, сделать нечто подобное, означает попросту напрашиваться на еще большее разочарование, и последствия его окажутся настолько тяжелыми, что ей придется уйти.
Мой телефон зазвонил, прервав разговор с Одри. Это была Тара.
– Иди забери свою подружку, – сказала она, невнятно выговаривая слова.
– Что? Кого?
– Юнхи, типа, без сознания.
– О господи! – воскликнула я и побежала вниз, Одри последовала за мной.
– Что случилось? Что происходит? – взволнованно спрашивала она. Я не ответила.
Выйдя на улицу, я обнаружила Юнхи спящей в шезлонге у бассейна, выражение ее лица было до странного блаженным, почти ангельским, несмотря на лужицу рвоты на рубашке.
– Что вы с ней сделали? – спросила я Тару высоким от волнения голосом.
– С ней все в порядке, – отозвалась Тара. – Мы просто опрокидывали шоты, у нее закружилась голова, и она сказала, что ей нужно прилечь.
– Вот дерьмо, – пробормотала я. – Дерьмо, дерьмо, дерьмо.
Мы с Юнхи и раньше пили в одиночку, но нажираться до такого состояния сегодня вечером не входило в наши планы. Ее родители думали, что мы на вечернем занятии по изучению Библии.
– Юнхи, проснись, – позвала я, встряхивая ее. Она открыла один глаз и зевнула.
– Где ты пропадала, Ро? – спросила она. – Я устала.
Она вздохнула и попыталась перевернуться на другой бок, чтобы снова заснуть, глубже зарываясь в блевотину на своей тонкой рубашке. Я снова выругалась и попыталась заставить ее сесть. Вокруг нас собралась толпа, многие смеялись, как будто не было ничего страшного в том, что моя лучшая подруга лежала без сознания в шезлонге на вечеринке, на которой мы вообще не должны были быть.
– Отвалите! – крикнула я им.
– Столкни ее в бассейн! Это ее взбодрит, – посоветовал один парень, имени которого я не знала.
– Вечеринка с купанием нагишом! – заорал другой под одобрительные возгласы.
– Я хочу залезть в горячую ванну, – промямлила она, ее дыхание пахло горечью.
– Ты больше не тусуешься, – отрезала я.
– Боже, тебе просто противно видеть, как я веселюсь, не так ли, – скривилась она, и на секунду я подумала о том, чтобы оставить ее и отправиться домой в одиночестве, предоставив ей возможность самой справляться с последствиями. Но потом она упала вперед, мне на грудь. – Меня тошнит, – сказала она, уткнувшись носом мне в плечо.
Я вздохнула, принимая простую истину: моя единственная задача на сегодня – позаботиться о ней. Позади толпы Одри наблюдала за нами, ее глаза расширились от шока и страха.
Я стянула с Юнхи нежно-розовую рубашку и бросила ее на влажную от росы траву, где она осталась лежать, как мертвая медуза. Я схватила чью-то толстовку с другого шезлонга и просунула в нее голову и руки Юнхи, как будто она была ребенком. Ее глаза распахнулись, и она, прищурившись, посмотрела на
