Я просыпаюсь, слыша резкий, глубокий звук под полозьями саней и вибрирующий отзвук копыт, бьющих в мембрану льда. Это море. Мы в заливе.
* * *
Я открываю глаза, сани подпрыгивают и переваливаются на замерзших валах треснувших ледяных плит. Волны с шипением бьются под замерзшей поверхностью, море наполнено звуками. Встает день.
Мои люди расставляют на берегу в ряд железные миски, полешки ледяного топлива, заранее приготовленные вязанки хвороста, сыплют из стеклянных баночек реактив, а в конце выливают немного драконьего масла. Я вздрагиваю от безумного воспоминания кошмара, чувствую, как колотится мое сердце.
От жидкости встает ниточка дыма, льется по ледяному полешку, хворост загорается трещащим, жадным пламенем, в воздух поднимаются клубы густого красного дыма.
А потом мы ждем. Долго.
Я выпутываюсь из спальника прямо в резкий мороз, надеваю меховые штаны и кафтан, заворачиваюсь в шкуру, но руки мои трясутся так, что я не могу попасть шпилькой застежки под цепочку. Наверняка из-за холода.
Мы стоим вокруг саней, кони пофыркивают клубами пара, в котлах пылает яркий химический огонь, поднимаются облака дыма. Я раскуриваю трубку и подаю тлеющую головешку Филару, который достает свой короткий калумет.
Грюнальди жует полоску мяса, Вьюн садится на мешок, чтобы не так сильно напрягать ногу, Спалле ведет по клинку меча оселком, издавая раздражающий скрежет, что пронзает морозный воздух. Хвощ сдувает снег со спускового механизма арбалета.
Горизонт клубится туманом, видимость начинает уменьшаться.
– Отпустить гада, – цежу я сквозь промерзшие до костей челюсти. – Дайте ему коня и разрежьте веревки.
Ньорвин рассерженно сопит, Кунгсбьярн Плачущий Льдом сразу же уезжает в туман, словно опасаясь, что я раздумаю.
– З-з-з-з-г-р-р-р-р!.. – говорит оселок Спалле.
И тогда в клубящемся сером ничто распускается небольшая желтая звездочка.
И гаснет.
А потом разгорается снова.
Проходит немало времени, пока мы, напрягая до слез глаза, замечаем какую-то расплывчатую форму, едва заметный сгусток тумана, взблескивающий небольшой звездой. А потом он становится больше, словно нечто приближается и растет. Уже видны белые носовые откосы, брызгающая в стороны пена, а потом появляется низкий силуэт, не похожий ни на что, что плавало в этих водах, и походит оно скорее на морскую тварь.
А потом у меня останавливается сердце, поскольку я вижу, кто стоит на носу. Вижу фигуру, укутанную в водонепроницаемый мех, фигуру того, кто ждет, чтобы передать мне известие. Важное известие. Нечто, что нужно сказать сразу, что нельзя увидеть или проверить самому.
Я чувствую, как бьется пульс в ушах, и иду навстречу кораблю, который движется к нам, разбрызгивая фонтаны пены, но впереди еще широкая полоса льда, могущего выдержать человека.
Человек на носу приседает и держится за релинг, когда нос разбивает ледяные плиты на краю фирна. Корабль продавливает их своим весом и толкает себя вперед, раздвигая в стороны куски ледяной крошки. Человек на носу снова встает и терпеливо ждет. Наверняка это обязательный, молчаливый Осот. Уже решил, что именно он и станет тем, кто передаст мне известие, и решил сделать это сразу. Потому стоит там, несмотря на яростные толчки крушащегося льда и холодные брызги волн.
Ледяной корабль наконец застревает и откатывается с кучи битого льда.
Я иду, потому что хочу взглянуть в лицо тому, кто стоит на носу, хочу увидеть его глаза и молчаливое сообщение, застывшее на лице.
Он сбрасывает капюшон, и я вижу вьющиеся на ветру, темные, словно ночь, волосы Сильфаны.
Сажусь на лед и плачу. Знаю, что у меня несколько секунд, пока не приблизятся остальные и пока она не спрыгнет с борта.
Но этих нескольких секунд хватает, чтобы вытереть глаза, пока все не замерзло.
Когда отряд добирается до меня, у меня сухие, припухшие веки и замерзшие щеки. И все.
– Сперва Деющая, – говорю я. – Прямо в трюм. И уходим, наконец, отсюда.
Я не могу схватить Сильфану в объятия и сжать ее изо всех сил – ребра ее сломаны. Но я могу взять ее лицо в ладони и обхватить руками плечи. Могу ласково прижать ее, почти по-отечески. В конце концов, я командир, а она – воин. Вот что мы изображаем – этого и будем придерживаться.
– Ты должна лежать, – говорю я.
– Ну, ног мне не отрубили, – отвечает она. – И я хотела увидеть, что ты жив. Думаю также, что ты должен осмотреть мой бок и удостовериться, что все хорошо заживает.
«Будет жить», – сдаюсь я.
Глава 4
Шепоты и тени
Если дружбу ведешь
и в друге уверен
и добра ждешь от друга —
открывай ему душу,
дары приноси,
навещай его часто.
Но если другому
поверил оплошно,
добра ожидая,
сладкою речью
скрой злые мысли
и лги, если лжет он.
Hávamál – Речи Высокого
Все это скорее напоминает траурный кортеж, чем триумфальное возвращение из экспедиции.
Мы приплываем к Городу на пятый день пополудни, но дрейфуем в открытом море вне контроля наблюдательных башен, ожидая, пока опустится тьма, и только тогда выпускаем нетопырей.
Конвергентное соответствие нетопырей. Называю их нетопырями, поскольку у них слегка рептильные формы и кожистые крылья, а бывает, что они и живут в пещерах. Ничем больше тех они не напоминают. Живут над морем, охотятся на рыбу, похожи на пестрых маленьких виверн, причем из кошмарного сна; не все их виды ведут ночной образ жизни, а ночные – светятся снизу, привлекая жертв к поверхности воды. Зато они возвращаются в гнезда с упорством, достойным удивления, и их можно выдрессировать, чтобы доставляли сообщения с расстояния километров сто пятьдесят.
На этот раз это простое сообщение: «Возвращаемся, объект у нас, потери в допустимых пределах, есть раненые», зашифрованные как: МАЙК, ЗУЛУ, ФОКСТРОТ, ОСКАР.
В ответ с башни Верхнего Замка, видного над массивом Каверн, трижды вспыхивает зеленый свет. Подтверждение.
Осот осторожно правит между зажженными на вершинах военного порта красными и зелеными лампами, а потом – в укрытую бухту и под поднятую в стену кованую, отекающую водой обледенелую решетку, вглубь дока, вырезанного в скале.
Все в тишине, под защитой ночи, без свидетелей, потому что даже страже приказано вернуться в казармы с рапортами.
А теперь мы ступаем по заснеженной брусчатке улочки Верхнего Замка, под эскортом Братьев Древа, которые ведут запряженные ослами повозки с накрытыми сукном телами. Анемон, Дягиль и Явор, который умер на корабле перед нашим возвращением. Еще одна повозка перевозит саркофаг с погруженной в спячку Калло, накрытый в точности как гроб. Замаскированные ряды емкостей с магией похожи на большие яйца. Раненые. Сильфана, Варфнир, Кизил и Лавр. Худой молодой мужчина по имени Бенкей все еще молчит и только трясется, сжимая в руке флейту, на которой компульсивно играет по кругу «Porque te vas», если только перестать обращать на него внимание. Большой Н’Деле и Филар осторожно ведут его с двух сторон, Братья Древа светят нам на темных улочках фыркающими факелами. У всех нас одинаковые плащи, лица спрятаны под капюшонами, повозки накрыты сукном. Выглядим как покаянная процессия монахов.
Мы молча идем боковыми, пустыми улочками. На перекрестках минуем городских стражников – в капеллинах, с копьями, они стоят к нам спиной, блокируя вход, а когда мы проезжаем, тут же исчезают.
Часть идет в Часовню Древа, я с несколькими Братьями сопровождаю повозку с саркофагом.
Фьольсфинн приветствует меня в странной шапочке, в которой он выглядит словно древний шеф-повар и которая должна маскировать башни на его черепе. Мы стискиваем друг другу запястья и предплечья по обычаю Побережья Парусов, а потом похлопываем по спинам. Все же он, несмотря ни на что, человек. Землянин.
– Кто? – спрашивает он осторожно. Может, это он специально, но я все равно чувствую прилив симпатии.
Я называю имена погибших. Для меня это важно и болезненно, но он-то наверняка об этом знает. Хочет показать, что и для него тоже.
– Из твоих никого? – спрашивает он, и я холодею, а голос мой начинает звучать как грохот перекатываемой гальки.
– Едва разминулись, много раненых. Братьев я не подставлял. Мы сражались плечом к плечу. Военная судьба. Страховали, когда на нас напали. Они отдали жизнь Саду, как ты и велел.
Он кладет мне руку на плечо. Легко, контролируя себя. Скандинав.
– Прости. Спросил машинально. И вовсе не это имел в виду. Что с Калло?
– Не знаю. Ты не озаботился диагностической панелью на саркофаге. Надеюсь, что она стабильна.
Капсула стоит в пустой белой комнате под готическим сводом, на каменном столе, за которым могли бы встретиться и тридцать человек.
– Сейчас принесем ее в зал. Стерильный, пастельный, плюшевый. Самое главное, герметичный. Я сделал шлюзы, воздух проходит через фильтры, нейтрализующие магию. Там же рециркуляция воды, туалет с замкнутой системой.
