Потом были тепло объятий, от сладости которых, казалось, разорвется сердце, жар бани, окутавший тело истомой, дрожащие от волнения пальцы Дуняши, наряжавшие вернувшуюся царевну в новое платье сестры, и нервозность, завладевшая всем теремом. Беспокойно крутился деревянный петушок на крыше терема, когда Василиса возвращалась из бани. Тревожно переглядывалась дворня, провожая царевну взглядом. Взволнованно шептались бояре, гостившие у царя, но не приглашенные к столу, за которым в тот вечер собралась только царская семья.
Батюшка в замешательстве поглаживал бороду. Не скрывая радости по случаю возвращения старшей дочери живой и невредимой, он в то же время с беспокойством ждал рассказа Василисы, от которого зависело ее будущее. Матушка не отрывала затуманенного слезами взгляда, никак не могла наглядеться на дочь, поверить в ее возвращение. Повзрослевшие и расцветшие сестры глядели на старшую с жалостью. Где бы та ни была все это время, ясно одно – замуж ей теперь не выйти, всю жизнь одной куковать, бедняжке. Василиса молчала, мучительно гадая, что ей соврать родным.
– Ну сказывай, дочка, – нарушил тишину властный голос отца.
Василиса вздохнула – как лгать матушке с батюшкой? Ясно же, чего от нее ждут – рассказа о жизни в замке Кощеевом. Сама она эту кашу заварила, сама Чернослава по ложному следу пустила. Но как теперь в глаза родителям смотреть, как лгать о том, чего не было? Не по сердцу это Василисе, не сможет она…
– И рассказывать-то нечего, – тихо промолвила она. – Сомкнула глаза в своей горнице, открыла – стою посреди двора. Вместо платья на мне лохмотья, дворня взволнованно переговаривается, все на меня указывают. Батюшка, – Василиса подняла глаза на царя, – кто же надо мной так пошутил-то?
Отец горестно сдвинул брови:
– Пошутил?!
Мать схватилась за сердце, запричитала:
– Три весны минуло с тех пор.
Младшая из царевен, Злата, ахнула:
– Так ты ничего не помнишь?
– Три весны? – будто бы завороженная повторила Василиса. – Меня не было три весны?
Они поверили. Да и как не поверить родной дочери? Уж лучше быть в неведении, чем знать страшную правду, к которой они приготовились. Злата усомнилась в словах сестры, но о своих подозрениях помалкивала.
По знаку царицы сноровистые служанки быстро уставили стол вкуснейшими яствами: расстегаями с рыбой, пирогами с капустой и мясом, жареными перепелами, курицей с кашей, стерляжьей ухой. Сперва ели молча, потом царица, одолев неловкость, завела речь о событиях, которые пропустила Василиса, за ней подключились к рассказу и батюшка с сестрицами. Разомлев от вкуснейшей еды, от близости родных, Василиса жадно вглядывалась в их лица и вслушивалась в их голоса, складывая в шкатулку памяти и каждое словечко, и отеческую улыбку, и ласку материнского взгляда, и багрянец румянца на щеках сестер. Завтра она унесет их с собой, в лесную глушь, под крышу избушки на курьих ножках. Сегодня что-то пошло не так, она раскрыла себя, и ее волшба временно не действует. Родные думают, что она вернулась навсегда, но тому не бывать. Уже сегодня ночью или завтра на заре, как только чары снова станут ей подвластны, Василиса исчезнет из царского терема. Уже навсегда. Чтобы больше никогда не возвращаться в Златоград, не терзать душу ни себе, ни близким. Чтобы служить людям, чтобы продолжать дело Бабы-яги.
Прежде чем подняться в свою горницу, Василиса крепко, в последний раз, обняла и расцеловала всех родных. Прижалась щекой к жесткой бороде отца. Впитала тепло материнских рук. Вдохнула ромашковый аромат волос любимой сестрицы, Златы.
– Увидимся утром, доченька, – шепнула царица, с неохотой выпуская ее из объятий.
Василиса кивнула, с трудом сдерживая слезы. К утру ее здесь уже не будет. А в волосах матери появятся новые серебряные ниточки, и новые морщинки оплетут родные глаза.
– Спи спокойно, дочка, – пожелал батюшка.
– Спокойной ночи, батюшка, – тихо ответила Василиса.
Батюшка почувствовал ее тоску, еще раз обнял крепко-крепко и успокаивающе, как в детстве, погладил по голове:
– Ничего не бойся. Тебя больше никто не тронет. Терем надежно защищен от любого чародейства.
Василиса покачнулась и ошеломленно подняла глаза. Взгляд батюшки лучился добротой и заботой. Только почему-то Василисе стало нечем дышать.
Весь следующий день она металась по терему пойманным зверем. Все не хотела верить в собственное бессилие, все пыталась превозмочь запретные чары. Царь с царицей по-прежнему не подозревали, что их дочь – чародейка, и даже представить не могли, в какую ловушку ее загнали. Прислуга шепотком переговаривалась, что царевна сама не своя. Кто-то даже предположил, что царевну подменили. Но Дуняша мигом пресекла слухи, сообщив об отличительном знаке Василисы – родинке на плече.
А наутро пришла беда: объявился посланник Чернослава. Узнав о возвращении Василисы, жених собрался посетить царские хоромы. «Приехал бы сам, – объяснял гонец, – да он сейчас на другом конце Лукоморья, с чудом-юдом поганым бьется».
– Вот счастье-то, – ликовала царица.
– Да погоди раньше времени радоваться, – предостерегал от разочарования царь. – Поглядим сперва, что скажет, как Василису встретит.
Василиса отмалчивалась. Больно было наблюдать за приготовлениями родителей к приезду жениха. Видно было, что те уже не чаяли выдать замуж дочь, опозорившую свое доброе имя долгим таинственным отсутствием, и теперь с радостью хватаются за единственный шанс устроить ее судьбу. Три дня до приезда Чернослава царица то привечала купцов, отбирая ткани для платья, то гоняла швей, то утверждала список яств для пира в честь дорогого гостя. Царь пропадал в сокровищнице, вероятно, отбирая богатое приданое, чтобы задобрить жениха. Василиса с горечью наблюдала за этой суетой. У нее не было ни малейших сомнений в том, что Чернослав возьмет ее под венец хоть в простом рубище, хоть без гроша за душой, хоть брюхатую от Кощея. Жениху не было никакого дела до ее красоты, богатства и девичьей чести. Он желал взять ее в жены по другой причине, неведомой батюшке с матушкой.
Чернослав знал ее сокровенную тайну. Знал – и не испугался, не отвернулся, даже, наоборот, оживился, разрумянился! А Василиса тогда совершила страшную, непоправимую ошибку… Если в начале вечера, когда Чернослав явился в царский терем на смотрины, он лишь с оценивающим видом знатока разглядывал красоту Василисы, не вмешиваясь в разговоры сватов, и вел себя довольно равнодушно, то стоило ей прибегнуть к своей обычной шалости, призванной отпугнуть нежеланного жениха, как все изменилось. Как и все женихи до него, Чернослав переменился в лице, когда на его глазах у царевны выросли ослиные уши, а аккуратный носик превратился в свинячий пятачок. Василиса уже мысленно потирала руки: морок, наведенный на жениха, был невидим другим. Это был ее любимый трюк. Опасаясь немилости царя, ни один из женихов не осмеливался сказать вслух о царевнином пятачке. А царь только в недоумении разводил руками, глядя, как очередной жених, только что заявлявший о своей любви и желании немедленно жениться на царевне, под разными нелепыми предлогами улепетывает прочь из хором. Сваты, тоже недоумевая, рассыпались в извинениях и припускали следом за сбежавшим женихом. Не вернулся еще ни один. Вот и на этот раз Василиса рассчитывала повеселиться и уже гадала, какую причину для бегства придумает Чернослав и проявит ли в этом смекалку, но Чернослав ее удивил. Он подался вперед, и его черные глаза сверкнули неприкрытым восхищением. «Не видит он, что ли?» – изумилась Василиса и для верности отрастила себе рога. Чернослав с видимым интересом проследил за ветвистыми оленьими рогами, которые поднялись до самого потолка и уперлись в расписной свод. А когда опустил голову и встретился глазами с Василисой, та вздрогнула. В глазах жениха костром полыхало торжество. «Он все понял, он этому рад, он не отступится!» – похолодев, поняла Василиса. Что же она натворила!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
