внешность пятидесятилетнего мужчины и четырнадцатилетней девочки, их явное сходство создавало представление об отце и дочери. Это впечатление подтверждала и поза: мужчина по-отечески держал девочку за руку.
Отношения между ними и женщиной были совсем иного толка, и чтобы определить это, достаточно было одного взгляда. Темная кожа женщины и белый тюрбан у нее на голове говорили о том, что она служанка.
Она стояла немного позади.
На разговор как будто обратил внимание только мужчина — девочку и служанку больше интересовали движения людей на пристани.
После окончания короткого разговора мужчина обратился к первому говорившему и полушепотом задал вопрос:
— Вы сказали, что американцы не участвуют в движении. А разве капитан Мейнард не американец?
— Кажется, нет, — был ответ. — Он служил в американской армии, но я слышал, что он ирландец. Конечно, это ничего не говорит.
— Конечно, нет, — ответил джентльмен с внешностью аристократа. — Я спросил просто из любопытства.
Но любопытство, должно быть, было немалое. Немного отступив, мужчина достал записную книжку и сделал в ней какую-то запись, очевидно, касавшуюся предводителя революционеров.
Больше того, полученная информация явно усилила его интерес к собравшейся внизу толпе.
Выпустив руку дочери и пройдя к поручню, он с интересом наблюдал за перемещениями толпы.
К этому времени собравшиеся пришли в явное возбуждение. Мужчины говорили громче и сильнее жестикулировали, некоторые вытаскивали часы и нетерпеливо смотрели на них. Скоро двенадцать — время отплытия парохода. Он уже дал сигнал, призывающий всех на борт.
Но вот разговоры и жестикуляция прекратились, толпа стихла, разговаривали только шепотом. Среди собравшихся распространялись новости.
Все объяснилось, когда с края толпы послышался крик:
— Едет!
Крик повторился сотню раз, донесся до середины толпы и до пассажиров на палубе.
Его сменили громкие возгласы «ура!».
Кто приближается? Чье появление вызвало эти возгласы — проявления патриотизма — на множестве европейских языков?
На пристани показался экипаж. Обычный наемный экипаж, который можно поймать на улицах. Но ему уступали дорогу так, словно это позолоченная карета, везущая короля!
Больше того. В десять, в двадцать раз быстрее расступались люди, а крики их звучали в тысячу раз приветливей. Если бы в карете находился король, мало кто провозгласил бы: «Боже, храни короля!», а кое-кто мог бы и сказать: «Да поможет ему Бог!»
У короля в карете было мало шансов безопасно добраться до парохода.
В экипаже сидели два человека: один лет тридцати, другой постарше. Это были Мейнард и Рузвельдт.
Все смотрели на Мейнарда, это к нему стремились все сердца. Это о его появлении возвестил возглас.
И теперь, когда он появился, его приветствовал крик, который эхом отразился от холмов Хобокена и был слышен на улицах грандиозного Имперского города.
Откуда такой энтузиазм по отношению к человеку, не принадлежащему к их народу и стране? Напротив, он из народа, к которому англичане относятся враждебно.
Все это имело мало отношения к самому человеку. Он представлял принцип — цель, ради которой они сражались и проливали кровь. Он был их избранным предводителем, он шел в авангарде, навстречу опасностям — ради свободы, рискуя тюрьмой и виселицей. Именно за это его так встречали.
Карету, медленно продвигавшуюся среди толпы, едва не подняли на руках в воздух. Казалось, энтузиазм толпы достиг такой степени, что люди готовы поднять карету и лошадей на плечи и отнести прямо на палубу парохода.
Так они поступили с Мейнардом. Бородатые мужчины обнимали его, целовали, словно он прекрасная девушка, а прекрасные девушки сжимали его руки или страстно махали платками.
Какой-то гигант поднял его на руки и отнес на палубу посреди приветственных криков собравшихся.
И под продолжающиеся крики пароход начал выходить из гавани.
— Стоит быть верным таким людям, — сказал Мейнард. Грудь его раздувалась от торжества, он слышал свое имя и крики «ура» на пристани.
Он повторял эти слова, когда пароход проходил мимо Баттери, на котором располагается немецкий артиллерийский корпус — эти солдаты так много сделали для приютившей их земли.
Но наконец приветственные крики постепенно заглушил шум волн.
Глава XIX
БЛАНШ И САБИНА
Когда пароход отошел от пирса, большинство пассажиров оставили верхнюю палубу и перебрались в кают-компанию.
Немногие остались наверху. Среди них — джентльмен с золотоволосой дочерью и темнокожей служанкой.
Джентльмен остался не для того, чтобы в последний раз посмотреть на родную землю. Это явно не его родина. И в чертах его лица, и в наружности девочки те бросающиеся в глаза особенности, которые заставляют безошибочно отнести их к англичанам и к представителям высшего класса.
Цветная служанка скорее похожа на американку, но не из Соединенных Штатов. Мелкие и более изящные черты лица, своеобразная искорка в глазах говорят о происхождении из Вест-Индии; у служанки мать негритянка, а отец белый, может быть, француз или испанец.
Всякое сомнение в национальности джентльмена рассеялось бы после короткого диалога, вскоре происшедшего между ним и четвертым персонажем, появившимся на сцене.
Он только что поднялся снизу.
Подойдя к джентльмену и по-военному приветствовав его, он произнес имя своего хозяина:
— Сэр Джордж!
— В чем дело, Фримен?
— Багаж укладывают между палубами, сэр. Хотят знать, что вы хотите оставить в каютах. Я отложил черную сумку и желтый чемодан, а также большой чемодан с вещами мисс Бланш. А что с чемоданом из буйволовой кожи? Его отправить вниз?
— Пожалуй, да… Нет! Подождите! Какая досада! Придется спуститься самому. Сабина, не отходи от девочки. Вот, Бланш, можешь сесть в это плетеное кресло, а Сабина будет держать над тобой зонтик. Никуда не уходи отсюда, пока я не вернусь.
Заботливое отношение сэра Джорджа
