Ружье с эжектором, отстрелянные гильзы вылетают при переломке, правую руку – в кастрюлю, хватаешь пару патронов, вгоняешь, закрываешь, вскидываешь: еще два выстрела, бах! бах! Быстрее, убитые уплывут, потом не соберешь! Ватник скинут, мешает, жарко!
С большого табуна на широком месте одна лодка (а бывает и две) может отстрелять полтысячи оленей, но этого никогда не делают: бригаде не успеть столько обработать, да и тебе не прибуксировать их к берегу.
Берут штук полтораста (на бригаду в десяток человек, численность ее зависит заранее от обычной густоты тропы). Маленький табун выбивают весь – или сколько сумеют, олени прорываются за круг и уходят, это зависит от сноровки моториста и стрелка.
Полагается отстреливать в пропорции: столько-то быков-рогачей, столько-то важенок, столько-то телят первого и второго года. Чтоб стадо сохранялось в своей естественной, оптимальной пропорции. На деле, конечно, никто не смотрит. И не потому, что некогда или плевать. Бригада зарабатывает с добытых килограммов готового мяса. Телята невыгодны – возня, а веса нет. Быки – неудобны: тяжелы, трудно ворочать, плохо обдирается. Выбивают важенок: обдирается легче, ворочать сподручнее.
Отстреляв, начинают вязать плотики. Стрелок откладывает ружье и берет со дна вязки – метровые веревки с петлями на обоих концах. Лодка идет от туши к следующей: стрелок на коленях перегибается за борт и надевает на рог или ногу затяжную петлю – в противоположную петлю продевается общая веревка, скрепляющая десяток туш – это и есть плотик. Толкают туши носом перед собой – это проще и легче, чем волочь на буксире. Сбив в плотную кучу десяток, начинают вязать следующий, а готовые пока сплывают.
Поэтому стреляют всегда выше точки по течению. Выталкивают плотик только вбок. Против течения не вытолкаешь – мощности мотора не хватит. Надо рассчитывать.
Когда связаны все, лодка по одному толкает их к своему берегу, к вешалам.
Вешала ставятся от жилого балка метрах в пятидесяти, чтоб не воняло. Это наскоро сколоченный сарай-навес, открытый со стороны берега. Сплошной дощатый настил тянется от него в воду.
Подтянув резиновые сапоги, бригада развязывает прибуксированный плотик и втягивает туши на доски. Штук тридцать раскладывают в два ряда. Остальные плотики, полувытащенные, чтоб не уплыли, ждут своей очереди; в трудные (удачные) дни ждут до суток: работа идет без перерывов, наскоро перекусить-перекурить.
Северный олень невелик, крупный бык ростом тебе под грудь, весит килограмм полтораста, чистая туша
– вдвое меньше; важенка – половину от этого.
Начинается собственно работа (стрельба – это так…) – обработка.
Передний проходит с подкладной чурочкой-плахой и топором рубит головы. Двое вдоль рядов ножами, аккуратно зажав небольшую часть лезвия меж пальцев, распускают животы от паха до грудины. Бутор– кишки и желудок – вынимаются обеими руками и кладутся рядом. Снизу, через взрезанную диафрагму, вырывается трахея с головой-горлом и крыльями-легкими. Это все – в носилки и в яму, специально вырытую, потом ее надо будет засыпать. Сердца – в один мешок, почки – в другой, печень с осторожно отрезанным желчным пузырем – в третий: субпродукты. И вычищенная туша наклоняется – слить на настил кровь изнутри.
Дальше: вдвоем за ноги – спиной книзу в станок из двух параллельных брусьев. Круговым движением подрезают камус – прочную шкуру на ногах – и сдирают чулком. Отдельно. Камус идет на торбаза – унты: прочен, непромокаем.
Ножи точат то и дело: жесткая шерсть тупит быстро.
Отрезают ноги по колени, проходя лезвием сухожилия и связки сустава – в бутор, на выкидку. Вдевают два крюка над суставами задних ног – вдвоем, хоп! – вешают на железные трубы, положенные вдоль под крышей, чтоб туша не доставала пола. Обдираешь – подрезаешь шкуру и отделяешь от мяса толчками кулака под нее. Потом шкуры кладут в стопу, посыпая солью с лопаты – чтоб не загнили.
Вывозят их вертолетом. Ми-8 берет в фюзеляж навалом тонну.
Привыкнув, понимаешь, что палач – это работа, и точно так же можно разделать человека, только его гораздо легче обрабатывать.
Любая неизбежная царапина на скудном северном воздухе при этой потрошащей работе начинает гнить и расползаться, руки постоянно болят, пальцы не гнутся.
Вереницы гусей на Юг, свинцовая вода, сентябрьский снег, поясница трещит, питание отличное, оленьи языки и филе, вонь уже не чуешь, эмоций ноль, олень не идет – радость: отдых.
Мясокомбинат на выезде.
Запись в трудовой: Бригадный стрелок. Вашу мать…
– 4 -
…мать мать мать мать мать мать мать мать мать мать
Вселенская Воронка вихрем кружится безостановочно стекая острием в сознание
стрелять с двух рук из пистолета в зажим станком
кастрируют
испанская пластинка испанская карта по-испански лезвием к себе дублон галион
херня рокот меди поражение бессмертие
степь конь качает простор песня
тяжело вдавливаешься спиной в спинку кресла лежа давит мягко плотно все сильнее ракета тяжело убыстряя гремит вверх сквозь облака
древком алебарды подбивают ноги
разворот скольжением газ руль тормоз занос на шоссе
заходят в хвост выжимая все из истребителя
пулемет на Куликовом поле
роса на стали на траве
нержавеющая сталь ножовки вгрызается с влажным шорохом в бедренную кость желто-розовые стружки крошащимися завитками
голые смуглые белые зады груди застенчивые бесстыжие улыбки счастливо морщат уголки губ мама
когорты шеренги сурово чеканный шаг черное и багровое
по выжженной равнине
Маруся раз два три калина
слякоть водка бульк свои горячее и острое врежем
строен тверд тяжел упруг опасен страшен победен
о– о-о я все знаю все понял постиг я мудр мудр
хуй хуй
зачем– зачем-зачем-зачем-зачем?
ветер в лицо во втулки винтов миллион на миллион двадцать лет вперед дорога ветер
усталость в свежее постельное белье
парсек нет конца
не боюсь познал сделал фрам
счастье полное широкая рукоять ход полнота горечь принять камни трещать потери любовь пронзительно горло режет вершины камень тяжесть обрести ход вес всегда
барабан грохот трап-трамп трап-трамп трап-трамп
– 5 -
…лый крахмальный халат распахивается и летит в сторону. Ничего красивее и сумасшедшее голой Маши невозможно себе вообразить. Она остается в белой шапочке на вороной гриве, и густой треугольник внизу смуглого литого живота у нее тоже вороной.
– А-ах-х, – она потягивается, поднимая руки, большие тяжелые груди выпячиваются, и мы смотрим, как на них собираются в изюмины и твердеют крупные коричневые соски.
– А на что мы закроем дверь? – заговорщицки спрашивает она.
– На палку, – срывающимся шепотом говорит
Мустафа.
– А у кого ж у нас, мальчики, есть такая длинная твердая палка? Ай-я-яй, бесстыдники, вот мы сейчас проверим…
Она берет стоящую у стены швабру и зажимает между бедер, как ведьмино помело. Нежно и откровенно оглаживает в кулаке торчащий вперед конец.
– Во-от бы нам какую палку, – мечтательно тянет она, наблюдая внизу свой треугольник и движения руки. – Длинную, твердую, всегда стоит… только потолще, потолще, и теплую, живую…
И, повернувшись, вставляет швабру в ручку двери. Округлые массивы ее ягодиц перекатываются в движении. Она нарочно расставляет ноги, цокая каблучками, туфли на каблуках удлинняют ее ноги, мускулистые, крепкие, прямые, и между ног сзади нам виден черный курчавый островок.
– Кто сегодня хочет сладкого, мм-м?… – мурлычет она. Закладывает руки за голову, чтоб подтянулась талия на прогнутом стане, выпуклее выдались груди и зад, и делает шаги по палате, нежась и млея под нашими безумными взглядами.
– Не слышу-у, – капризно поет она, оттопыривая губку.
– Машенька, какая у тебя красивая большая круглая попочка, – задыхаясь, говорит Чех.
– Какие у тебя большие круглые красивые сиси,
– сглатывает Каведе.
– Какие у тебя округлые литые красивые ляжки,
– выдавливаю я.
– Какой у тебя литой нежный красивый животик…
– Какие у тебя полные гладкие стройные красивые ноги!
– Какие у тебя пушистые вороные красивые волосы между ними…
Она жмурится, медленно поворачиваясь из стороны в сторону:
– А еще? М-м?…
– Ой, Машенька… какая у тебя смуглая, горячая, узкая, красивая пизда…
– Ва-ам нравится, ма-альчики?
– До безумия…
– Правда?
– Ой, Машенька, покажи скорее…
– А вы будете себя хорошо вести?
– Да!!
– А вы мне сначала покажете?
– Да!!
– Ну, кто мне покажет первый?
– Я!
Маша выбирает тягучим дразнящим взглядом. Одеяла стоят шалашами. Она подсаживается к Чеху и тихонько трогает возвышение:
– А что это там у тебя такое?
