Тем временем Аполка подросла и сделалась прелестной стройной девушкой. Слух о ее красоте распространился далеко за пределы комитата Тренчен, так что и в богатой Нитре нередко упоминали о "розе Недеца". Молодые люди, как саранча, кружили вокруг замка, но граф Иштван Понграц ревностно охранял девушку, словно драгоценный бриллиант, так что увидеть ее было очень трудно. В лучшем случае молодым людям удавалось это лишь мельком, за обедом. Но у молодых людей были сестры, которых они и подговаривали (ведь сестра — лучший посредник!) посещать Недец. Вместе с барышнями приезжали и их мамаши, и вскоре в замок графа Понграца, как и в давние времена, стало собираться знатное дворянство со всей округи, барышни в шелковых башмачках, гордые, напыщенные матроны. Вместо былых попоек в Недеце воцарились веселые балы, и лапушнянский оркестр понемногу позабыл боевые марши, под которые когда-то шагало обутое в бочкоры войско Понграца: пришлось ему спешно учиться у старого цыгана из Подзамека чардашам да кадрилям.
Откуда и как попала Аполка в замок к Понграцу, никто толком не знал. Половина истины была покрыта мраком неизвестности, а другую половину нельзя было признать истиной, потому что уж слишком много всякой всячины болтали на этот счет. И вскоре вся эта таинственная история выросла в настоящий миф, что еще больше раззадорило молодых дворян.
Красивые, избалованные кавалеры, кружившие, как шмели, вокруг Недеца, рассчитывали на легкое приключение. "Разве трудно, — думали они, — выманить голубку, как бы высока ни была ее голубятня?! Нужно лишь дать ей разок попробовать пшенички. Первое зернышко покажется голубке сладким, второе — желанным, а за третьим птичка сама спустится вниз и будет клевать безбоязненно, прямо с ладони".
Молодой гусарский офицер, некий Ордоди, взялся приучить Аполку к любви, дав ей попробовать первое зернышко этого злака.
Однажды, во время вальса, он объяснился ей в любви.
Девушка побелела, как снег, а молодой человек, наоборот, разгорелся, как огонь, и сам не заметил, как наклонился к нежно-розовому плечику своей партнерши и поцеловал его.
Аполка вскрикнула, как ужаленная змеей, вырвалась из рук своего кавалера и, вся дрожа, подбежала к графу Иштвану пожаловаться ему.
— Ну, что случилось? — испуганно спросил хозяин замка. — Что с тобой?
Аполка прошептала ему на ухо:
— Ой, произошло большое несчастье! Вот тот военный поцеловал меня.
Граф Иштван не принял всерьез ее жалобу, — казалось, он остался совершенно равнодушным, — и только погладил девушку по волосам, в которых сверкала бриллиантовая диадема.
— Ай-ай, маленькая ябедница! Ничего страшного. Или, может быть, ты ответила ему тем же?
— Как вы могли подумать обо мне такое! Я же не люблю его.
— Кто-нибудь видел? — тихо спросил Понграц.
— Не знаю, — неуверенно ответила девушка.
— Ну, ничего, все это пустяки. Такие вещи частенько случаются с молодыми девушками, если они хоть чуточку красивы.
Больше он не сказал ни слова, и Аполка смешалась с веселящейся толпой. Закончился бал, разъехались гости, и никто ничего не заметил, только на рассвете в замке поднялся страшный переполох, когда из соседней рощицы принесли на носилках окровавленного графа Иштвана.
Аполка проснулась от сильного шума и, открыв окно, спросила у людей, толпившихся во дворе:
— Что случилось?
— Граф ранен.
Аполка торопливо надела свои юбочки и, не найдя туфель, выскочила босиком в темный коридор; с перепугу она вместо подсвечника взяла стоявшие на подставке серебряные часы, да так и несла их перед собой, хотя часы никак не хотели освещать ей путь.
В коридоре Аполка столкнулась с ключницей, которая причитала, ломая руки:
— Конец, конец! И как только богу не совестно позволять такое…
— Как же случилось несчастье? — сквозь слезы спросила Аполка.
— Ой, и не спрашивайте, барышня, потому что вы всему виной!
Остолбенев от изумления, девушка испуганно уставилась на ключницу:
— Я всему виной? — пролепетала она. — То есть как это я? Ключница пожалела, что проболталась, и стала оправдываться.
— Это Пружинский сказал, душечка моя! Да вы не пугайтесь! Не все же правда, что говорит этот Пружинский. А и в самом деле, будь так, опять же вы ни при чем. Не хватало еще, чтобы за сумасбродства знатных господ ответ бедняки держали. Захотелось ему, вот и вышел он на этот самый дуэль биться не на жизнь, а на смерть с гусаром Ордоди. И вот что вышло! Боже мой, только бы он не помер! А вам-то чего себя корить? Разве вы повинны в том, что вы такая красивая, такая милая и что так по сердцу пришлись нашему барину? Недаром я всегда говорила, что всякий цветок рано ли, поздно ли, а распустится. Не летом, так осенью! Вот посмотрите, голубка моя сизокрылая, даже старый столетник и тот расцвел нынче в саду — а посадил-то его еще дедушка нашего садовника, и с той поры не цвел он ни разу. А как вас, барышня, сюда впервой привезли, я сразу подумала, что так это и кончится. Ой, да что я болтаю?! Да разве я могла подумать такое! Покарай, господи, этого Ордоди!
Аполка чуть было не лишилась чувств. Теперь-то она поняла, из-за чего была дуэль: из-за того единственного поцелуя. Единственного поцелуя!
А ключница все плакала да причитала, показывая на красные пятна на ступенях лестницы.
— Вот и расцвел алоэ!
Это были свежие капли крови, обозначившие путь, каким несли раненого графа.
В голове у Аполки шумело, мысли ее путались и сердце сжималось от какого-то непонятного, таинственного страха. Снова рок занес над ней свою руку. Теперь, когда она уже всерьез поверила, что обрела, наконец, покой, этот самый покой вдруг сбросил с себя белоснежные одеяния и перед ней в черном балахоне снова стояла опасность. И так все время, словно свет и тьма вели за нее постоянную борьбу, из которой победительницей всякий раз выходила тьма.
Аполка уже не сомневалась, что граф Иштван влюблен в нее, потому-то он и жизнью рисковал на поединке.
— Боже мой, какая же я несчастная! — шептала она.
Но раздумывать было некогда — через несколько мгновений она очутилась возле раненого, окруженного всеми дармоедами, которые нашли себе прибежище в крепости. Будетинский военный врач Янош Непомук Бреке, склонившись над больным, запустил длинный зонд в рану, отыскивая пулю, которая попала графу в правый бок и застряла где-то между ребер. Старый Ковач плакал, а господин Памуткаи с нескрываемой ненавистью взглянул на вошедшую в комнату Аполку. Священник помогал врачу, держа в руках тазик с водой. Пружинский взволнованно бегал по комнате, беспрестанно повторяя:
— Что теперь с нами будет? Что теперь с нами будет?
Наконец доктору надоели его причитания, и он, человек резкий и грубоватый (впрочем, грубость в его профессии — неплохой помощник), зарычал на Пружинского:
— Черт бы вас побрал, господа! Подумали бы лучше о том, что будет с раненым!.. Ага, попалась, собака! — Доктор нашел наконец пулю и вытащил ее.
Аполка подошла на цыпочках, но Памуткаи не пустил ее к постели раненого, который хрипел, стонал, ругался и грозил, если выживет, отрубить доктору голову.
— Идите к себе, барышня, — сказал Памуткаи — Это зрелище не для вас. Даже нас, суровых мужчин, дрожь пробирает.
— Я сейчас уйду, сударь. Только скажите мне: есть опасность?
— Не надо было привозить эту маленькую лягушку в замок, — буркнул себе под нос Пружинский.
Раненый услыхал голос девушки и позвал ее:
— Это ты, Аполка? Нет, нет, не отсылайте ее. Подойди сюда, Аполка, и положи свою руку мне на лоб. Вот хорошо! Какая нежная у тебя рука! Сожми, моя девочка, голову как можно крепче… еще крепче…
Страдания раненого были так ужасны, что на лбу у него крупными каплями проступил холодный пот.
Девушка исполняла все, что он ей приказывал. А Понграц, всем на удивление, успокоился и даже позволил промыть рану и перевязать ее.
— Выживет он? — спросили домочадцы у доктора, когда тот вышел из покоев графа.
Доктор Янош Бреке ответил, по обыкновению, пространно и важно:
— Бог дал возможность человеку познать многое. Он разделил знания между людьми: инженер знает одно, архитектор — другое, врач тоже кое-что знает, даже поп… впрочем, поп, конечно, ничего не знает. Словом, бог распределил между людьми немало различных знаний, но позаботился и о своем собственном авторитете и кое-что оставил только для себя. Так вот, данный случай относится к числу тех дел, которые известны одному господу богу.
— Значит, ничего определенного сказать нельзя?
— Можно только надеяться, да и то при условии, что за ним будет хороший уход. Если, скажем, барышня готова принести такую жертву…
— С радостью! — воскликнула Аполка.
Вечером у графа началась лихорадка. Он потерял сознание и целых три недели был между жизнью и смертью. Аполка ухаживала за ним преданно и неотступно, проводила у его постели ночи без сна, терпела всевозможные капризы.
