Утешая себя этими мыслями, Герман пошел назад, к пристани, и неподалеку от беседки чуть не упал, зацепившись за что-то растянутое у самой земли. В свете фонарика он увидел две жилы, уходящие в воду, кабель и привязанный к нему для прочности, стальной тросик — все точно так же, как на первом хуторе. Хозяин горнолыжной базы мог себе позволить завести гидротурбинный генератор, мог даже подарить один своему соседу. В этом Шабанов не сомневался и никогда бы не стал смотреть, как он выглядит, ибо видел подобную штуку на авиазаводе, где начали их выпуск по конверсии, если бы не обнаружил, что трос с кабелем слишком уж легко вытягиваются из воды. Он не знал, что могли придумать, например, японцы, однако наши конструкторы-оборонщики уж точно перещеголяли всех и сделали самый современный образец, который весил не более двухсот килограммов. Игрушка эта была еще дорогая, однако незаменимая для фермерских хозяйств, где нет электричества и где есть небольшая речушка со скоростью течения выше двух километров в час. Все детство до суворовского училища Герман просидел при свете керосиновой лампы и мог оценить, что это за чудо технического прогресса: опускай на дно и получай от трех до пятнадцати киловатт энергии!
Здесь же турбогенератор вытаскивался так легко, будто на другом конце был топор или молоток. И когда подтащил к берегу, увидел привязанный к тросу небольшой голыш, вроде бы для груза, с естественно проточенной дырой посередине. В детстве они искали такие камешки на речке и назывался он почему-то курицей. И тут бы было все нормально, разве что курица несколько крупновата и тяжеловата, чтоб вешать на шею в качестве талисмана; вот для якоря она годилась вполне и не вызывала бы никаких эмоций, если бы к этому дырявому валуну не подключили трехжильный кабель. Каждый провод по всем правилам электротехники имел дополнительную изоляционную трубочку, был вставлен в свое гнездо и залит веществом, похожим на эпоксидную смолу.
Дурь какая-то видится и лезет в голову! Шабанов забросил камень в реку и еще раз поклявшись воспринимать мир таким, каков он есть, поковылял было к дому и по дороге не выдержал, поднял кабель с земли и хватанул его ножом.
От удара током спасла пластмассовая рукоятка, но вспышкой ослепило так, что он несколько минут сидел с белым пламенем в глазах. Лезвие ножа в его руке выгорело в двух местах, будто от сварочного электрода, а с отрезанного конца кабеля текла в землю непрерывная голубая искра электрического разряда…
Неудачная попытка взлететь на крыльях из овчинного тулупчика ничуть не разочаровала Шабанова и уверенность, что человек может оторваться от земли и подняться в воздух, росла с каждым годом. Увлечение авиамоделированием продлилось не долго и не вызвало тогда особенного интереса. На деньги, заработанные колкой дров для школы, он купил разобранную деревянную модель самолета, склеил ее, поставил моторчик и поднимал в воздух всего раз пять, после чего сунул на шкаф, и матушка до сих пор стирает с нее пыль. Теорию полета он изучал, глядя на птиц, поэтому его привлекало гибкое, машущее крыло, а в книгах, которые он выписал через посылторг, такой путь развития авиации браковали сразу, как заведомо нереальный, и везде подчеркивали, что нет и не может быть аппарата, на котором бы человек взлетел за счет силы собственных мышц.
В детстве подобные утверждения лишь раззадоривали его, в своих фантазиях Герман поднимался с земли и летал тысячи раз, и видел себя летящим как бы со стороны на самых разных видах крыльев, но всегда птичьих. Во сне же полеты совершались чуть не каждую ночь, причем иногда без всяких крыльев, просто вытянешь руки, оттолкнешься от земли — и воспарил. И когда он рассказывал свои сны бабушке (в деревне у них да и в семье было так принято, поскольку Шабаниха считалась знаменитой толковательницей), она гладила внука по голове и говорила ласково:
— Это ты растешь, Германка. Ручки вытягиваются, ножки вытягиваются, а тело становится легонькое, как перышко. Потому что ты еще ангелочек.
В пять лет ее объяснения еще устраивали, но в двенадцать, когда он уже начитался, насмотрелся и наслушался, эти сказки воспринимал с ухмылкой и устраивал бабке форменный допрос.
— Нет, ты мне скажи, я что, на самом деле становлюсь легче, когда летаю во сне?
— Конечно! Раза в два легче!
— Значит, изменяется гравитация?
Бабка точно не знала значения этого слова, но умела выворачиваться из любой ситуации — такова уж судьба всех знахарок и гадалок.
— Насчет гравитации не скажу, а то, что у ребенка ангельская, безгрешная душа никакого веса не имеет, это знаю. Почему люди когда вырастут, не видят таких снов? Или видят, так редко кто? Да потому что грехи к земле тянут! Тогда и начинается твоя гравитация.
Он никак не хотел соглашаться с ее теориями и все время старался загнать бабку в угол.
— Значит, по-твоему, летают только малолетние ангелы?
— Конечно!
— А как же архангелы? Они же вон взрослые и все равно с крыльями на иконах!
— Вон ты на что замахнулся! — тянула Шабаниха время, чтобы придумать достойный ответ. — Ишь, заметил!.. Архангелы, это ведь старшие ангелы. Им положено летать. Души чистые остались, вот и летают.
— Почему тогда черти летают? Ведьмы, Бабы-Яги?
И тут бабушку Шабаниху не взять было голой рукой.
— Потому что у них душ вовсе нет от природы! Человек вот так продаст душу дьяволу и летает себе!
Насчет бабкиного толкования о душах Герман сильно сомневался, однако ее теория по поводу уменьшения веса тела в тот момент, когда во сне летаешь, с малых лет засела в голове и с годами находила подтверждение. После таких снов он и в самом деле чувствовал себя легко, ноги земли не чуяли, если приходилось куда-то бежать.
Эту загадку он перенес из детства в суворовское училище, и там, когда разговорил своих товарищей и выяснил, что большинство во сне летают, облек бабкины слова в целую научную теорию и предложил провести придуманный им эксперимент. С черного, хозяйственного двора училища они с товарищем Жуковым принесли выброшенные в металлолом складские весы, отремонтировали их, наворовали по магазинам гирь, сделали самописец из будильника и рулона миллиметровки, чтоб вычерчивалась кривая изменения веса, и, установив на платформе кровать, стали спать по очереди.
Это был последний всплеск детства, возможно, прощание с ним…
И результат оказался потрясающим. Шабанов не особенно-то верил, что рассказывали пацаны из их комнаты, разглядывая после подъема ленту самописца, однако для чистоты эксперимента сам проспал на весах сорок две ночи.
И ни разу за это время не взлетел во сне. Будто отрезало!
То же самое происходило с товарищем Жуковым. Правда, он скрывал, что ему не снятся полеты, и признался только спустя год, но факт оставался фактом.
А стоило лечь на свою кровать, прочно стоящую на незыблемом полу, как сны-полеты немедленно возвращались.
Можно было еще тогда сделать вывод, что есть на свете вещи, не поддающиеся ни осмыслению, ни анализу, ни научному эксперименту. И всякие попытки проникнуть в их тайну такие же бесполезные, как подняться в воздух одной лишь силой человеческих мышц. Но Шабанов на этом не успокоился. В первые же суворовские каникулы летом он приехал домой и вместо того, чтобы красоваться в форме перед девчонками, взялся строить махолет. Дело в том, что накануне этого, в заброшенном армейском овощехранилище, куда суворовцев гоняли на уборку мусора, он увидел полет летучей мыши в луче прожектора. И мгновенно понял суть, позволяющую этой твари легко парить и передвигаться по воздуху.
В Твери он закупил двадцать квадратных метров уцененной болоньи — ткани, из которой шили когда-то модные плащи, а две рамы от спортивных велосипедов, колеса и лыжные палки нашел в школьном складе спортинвентаря.
Конструировать махолет он взялся в пустой по летнему мастерской, где отец вел уроки труда, и кроме него никто не видел, в каких муках рождались эти крылья. Мужик крестьянского, рачительного склада ума сначала не верил в затею сына, посмеивался или ворчал, когда Герман тащил со склада еще хорошие алюминиевые палки и резал их на каркас, потом стал чаще заглядывать в мастерскую, что-то подсказывать и незаметно втянулся так, что пожертвовал два школьных копья, три новых комплекта титановых лыжных палок и, наконец, стал оставаться ночевать на верстаке вместе с сыном.
Первое испытание проводили глубокой ночью, и не потому, что опасались чужих глаз или сомневались в возможностях аппарата — просто не терпелось взлететь немедленно, не дожидаясь утра. На школьном футбольном поле отец разломал и убрал ворота, чтобы не дай бог не зацепиться на взлете крыльями или колесами, сшиб лопатой травяные кустики и помог пристегнуться к сиденью. Вначале Герман прокатился по кругу, притирая детали — все работало, крылья махали с мощным, хлопающим звуком, поднимая пыль и обдавая ветром отца.
