автоматчики. К лозунгам «Еды хватит всем» и «Всё для защиты, всё для будущего» добавилась стена во всех видах. Плакаты с проектами будущей стены, моделями её отдельных участков, светлыми лицами строителей стены в одинаковых оранжевых комбинезонах развесили повсюду, куда ни кинь взор. Мир Моей Мечты, защищённый стеной, становился предметом мечтаний. Стену представляли панацеей и от вторжения, и от излучения, и от боевых гусей, и от мышей, и от ящериц, и от опасных комаров, потому что на ней будут размещены мощные экранирующие установки, «достающие до самого космоса», специализированные ловушки и репелленты. Даже ветер, дующий через стену, будут дезинфицировать. «Когда построим стену, защитим свою Родину, сможем вернуться к нормальной жизни». Всё упиралось в стену — и счастье, и будущее. Нет… И счастье, и прошлое, потому что будущее больше никого не интересовало. Зачем строить какое-то неизвестное будущее, идти ощупью, шишки набивать, если можно отобрать то, что есть, и сделать мечтой возвращение в благополучное прошлое? «Жить как раньше» — вот что не сходило с уст!
Телеэкраны по-прежнему пугали страшилками об облучении, клепали похожие друг на друга видео о трудовых рабах и жирующей за границей элите. Шоу с перебежчиками пополнилось теми, кто предал родину недавно — якобы ушёл по коридору, убедился в реальности всемирного зомбирования и поспешил вернуться обратно. Их тоже принимали. Прилюдно журили за недоверие своей стране на ток-шоу, заставляли краснеть, каяться, рыдать, и после клятвы в верности возвращали «в общество свободных людей и великой добродетели». Они с гордостью надевали военную форму или оранжевые комбинезоны стеностроителей.
Граждане верили, верили до самозабвения. И в стену, и в излучение, и в вирусы, и в тщательно продезинфицированный ветер, и в ужасное «там», и в прекрасное «здесь». В соцсети в основном обсуждали «перегибы на местах» — закон о фейках отбил всякое желание подвергать любое официальное заявление сомнению. Говорили, что, получив неограниченную власть, мировая элита окончательно с катушек слетела: распинали детей, заводили себе гаремы, устраивали массовые оргии, меняли пол по три раза на дню, поклонялись сатане, устраивали человеческие жертвоприношения, и каким-то образом всё это удавалось снять на видео и «раскрыть для лучшей части человечества преступную сущность возомнивших себя властителями мира подонков».
Тема «Вам всё врут» почти угасла, но снова настала ясная ночь и по небу поползла яркая надпись: «Из тоннеля никто не выходит». Несмотря на то, что надежда Наива на коридор уже развеялась, он всё равно расстроился. Уж слишком хотелось верить, хоть чуть-чуть! И жалко было Жесть. Оставалась только беспомощность, и Наив чувствовал, как цепенеет, когда она охватывает его. Физически цепенеет: немеют кончики пальцев, тело отказывается двигаться, словно хочет замереть навсегда, стать совсем, окончательно беспомощным и прекратить всё это в один миг. Он стряхивал её с себя, поднимался, шёл куда-то, но беспомощность брела за ним по пятам след в след, готовая в три прыжка сесть ему на шею верхом.
Веар похудела, стала совсем бледной. Наив замечал, что со здоровьем её творится неладное, и от этого ещё больше переживал. Уговаривал поесть, завёл правило каждый день гулять несколько часов в любую погоду. Видимо, нервное напряжение уж слишком сильно сказывалось на ней.
Чтобы спрятаться от реальности хоть куда-то, они читали. Кто бы мог представить себе, как легко вернуть к жизни забытые старые бумажные книги! Хорошо, что мама сохранила большущую библиотеку и регулярно снабжала их «патронами для выживания», как она называла книжки. Подсунула Наиву «Робинзона Крузо» Даниэля Дефо, первую книгу с ударениями и черно-белыми картинками, которую он когда-то прочёл сам, ночами, с фонариком под одеялом.
«Я разделил страницу пополам и написал слева “худо”, а справа “хорошо”, и вот что у меня получилось:
ХУДО
ХОРОШО
Я заброшен на унылый необитаемый остров, и у меня нет никакой надежды спастись.
Но я остался в живых, хотя мог бы утонуть, как все мои спутники.
Я удалён от всего человечества; я пустынник, изгнанный навсегда из мира людей.
Но я не умер с голоду и не погиб в этой пустыне.
У меня мало одежды, и скоро мне нечем будет прикрыть наготу.
Но климат здесь жаркий, и можно обойтись без одежды.
Я не могу защитить себя, если на меня нападут злые люди или дикие звери.
Но здесь нет ни людей, ни зверей. И я могу считать себя счастливым, что меня не выбросило на берег Африки, где столько свирепых хищников».
Наив взял белый лист, разделил страницу на два столбца, «худо» и «хорошо». Первый заполнял долго, пока не закончился лист, и ещё не всё сказал. В столбце «хорошо» появилась сначала только одна строчка: «Но я ещё жив». Больше ничего придумать не смог. Неужели это всё, что у него осталось? Его жалкая, никчёмная беспомощная жизнишка? Выходит, ему хуже, чем Робинзону на необитаемом острове? А ведь и правда хуже: «Робинзон оказался один-одинёшенек в месте, где всё зависело только от него. Я среди множества людей, часть из которых вооружена автоматами, и от меня вообще ничего не зависит. У Робинзона было право в любой момент завершить свои мытарства, спрыгнув со скалы, потому что он свободен, он один, а значит, может делать со своей жизнью всё что хочет. Я не свободен не только из-за автоматчиков…»
Веар чихнула в дальней комнате, прервав его размышления в нужном месте, как и положено любимой женщине. Он крикнул ей: «Будь здорова!» и вписал в графу «хорошо»: «Но благодаря этой дичи я встретил Веар». Ещё немного подумал и добавил: «Но у меня есть мама, которая может осадить мои глупые порывы своим жизненным опытом. Но я достаточно образован, чтобы уметь отличить чушь от правды. Но я мужчина “в самом расцвете сил”, почти здоровый. Но я невоеннообязанный, а значит, у меня будет больше свободы жить. Но я не сдаюсь и пишу этот список, а значит, ищу выход, а значит, ещё не всё потеряно».
XXV
III
В тот день Веар вернулась с очередного, последнего обследования. Остановилась у двери, прижалась затылком к притолоке, закрыла глаза и сказала:
— Я больше не военнообязанная. Прости.
Наив ничего не понял, но точно понял, что произошло что-то такое, от чего сердце его упало на пол и заколотилось отдельно от него. Он приготовился к самому худшему и замер в оцепенении.
— Я беременна, — сказала Веар всё ещё с закрытыми глазами, словно не хотела видеть его реакцию.
Наив окончательно растерялся. Внутри него категорический протест
