Гунтрам встал, стараясь овладеть собой, и тоже обратился к Берндту:
– Это похоже на настоящее нападение, не забудьте, что я в вашем доме. Надеюсь, вы сумеете защитить своего гостя от подобных вторжений.
Берндт укоризненно посмотрел на шурина, угадывая его замысел, и тихо недовольным тоном сказал:
– Ты мог бы избавить нас от этого, Вильям. Все можно было устроить иначе.
– Нет, – холодно ответил Морленд.
Адальберт с изумлением и страхом глядел на отца, от него не укрылось смущение старика, и он вполголоса проговорил:
– Успокойся, папа! Надо же выяснить это дело.
Просьба сына успокоиться была не лишней, так как при приближении Зигварта Гунтрам невольно отшатнулся. Тон Зигварта свидетельствовал, как сильно он был взволнован, но он уже вполне овладел собой, когда заговорил:
– Господин архитектор Гунтрам, нам надо окончить наш старый спор. Два года тому назад я, к сожалению, так вспылил, что дал вам повод позвать своих слуг. Теперь среди присутствующих здесь вы в полнейшей безопасности, и я требую ответа, в котором вы мне тогда отказали.
– Ответа? Что вы хотите этим сказать? – Гунтрам тоже овладел собой. – На оскорбления я вообще не отвечаю. Если вы намереваетесь повторить ту же самую сцену, то я предпочитаю уйти. Объясняться я считаю ниже своего достоинства.
Он действительно повернулся к двери, но там стоял Морленд, предвидевший подобный исход и заступивший ему дорогу. В ту же минуту Зигварт быстро подошел к своему прежнему учителю и повелительно произнес:
– Вы останетесь, мы объяснимся перед этими свидетелями, и ни один из нас не уйдет, пока мы не закончим.
– Это неслыханное насилие! – возмутился Гунтрам. – Я приехал сюда отдохнуть к старому другу и вдруг… Берндт, неужели вы допустите это?
Коммерции советнику была крайне неприятна эта сцена, он охотно положил бы ей конец, но видел, что это невозможно, а потому ответил:
– Я думаю, Гунтрам, что вам лучше остаться.
– Да, это должно быть наконец выяснено, – раздался голос Адальберта, – всем понятно, что произошло недоразумение. Не заходи слишком далеко, Герман, и помни, что я не позволю оскорбить отца.
Зигварт посмотрел на друга своей юности долгим и серьезным взглядом.
– Мне очень тяжело, Адальберт, что я не могу избавить тебя от того, о чем ты рано или поздно узнаешь. Ты все еще находишься в заблуждении, что речь идет о разногласии в вопросе искусства или о чем-нибудь подобном. Но между мной и твоим отцом стоит обман, кто-то из нас обманщик: я или он. Считаешь ли ты меня способным на обман?
– Уж не считать ли мне обманщиком собственного отца? – вспылил юный офицер. – Подумай, что ты говоришь? – Но, произнося эти слова, он побледнел. Только теперь он понял все значение инцидента, о котором легкомысленно и беспечно старался не думать до этой минуты, и почти со страхом продолжал с прежней резкостью: – Папа, да говори же! Ведь речь идет о твоей и моей чести!
Гунтрам заговорил с трудом, хриплым голосом.
– Архитектор Зигварт глубоко заблуждается. Берндт, я объясню вам все, только не здесь, не в присутствии этих обвинителей. Уйдемте отсюда, прошу вас!
Коммерции советник готов был выполнить эту просьбу, но Зигварт не допустил этого. Он знал, что его честь поставлена на карту, и решился во что бы то ни стало довести дело до конца. Он выпрямился и резко произнес:
– Я должен объяснить вам суть дела, господин коммерции советник, и вы его выслушаете. Я утверждаю, что план вашей виллы – моя исключительная собственность, что этот план, законченный до мельчайших подробностей, лежал в моей папке, которую я, уезжая в Италию, отдал на хранение своему бывшему учителю. Вернувшись, я заметил, что некоторые листы были вынуты и исчезли, и в то же время увидел в Тиргартене мое произведение, которое господин Гунтрам строил «по собственному плану». Что было дальше, вы знаете сами. Он остался победителем в борьбе, которую я начал за свои права, и выставил меня обманщиком. Он получил славу и деньги за труд, который у меня украл!
Громкий крик прервал слова Зигварта. Адальберт бросился было на него, но Морленд очутился между ними, говоря;
– Поручик Гунтрам, посмотрите на своего отца! Если вы еще сомневаетесь, то мы уже перестали сомневаться.
Гунтрам-старший действительно имел жалкий вид. Два года тому назад у него еще хватило силы сыграть роль, необходимую для этого спасения, но теперь он, больной и измученный, уже не мог бороться с обвинением, каждое слово которого обрушивалось на него как удар молота, не мог вынести взгляд своего сына, который, задыхаясь и едва выговаривая слова, повторял:
– Слышишь? Слышишь? Отвечай же!
Гунтрам сделал последнюю отчаянную попытку, он пробормотал что-то невнятное о заблуждении и клевете, но потом выкрикнул дико, словно безумный:
– Адальберт, ты убьешь меня, ты и Зигварт! Боже, боже! Как вы можете так мучить старого, больного человека!
Он почти без сознания упал на стул и начал судорожно, беспомощно рыдать.
Все молчали, Адальберт тоже не говорил ни слова, а только медленно отошел от отца. Наконец Берндт положил конец долгому и тягостному молчанию, сказав вполголоса:
– Адальберт, успокойте отца. Мы лучше оставим вас одних.
Молодой человек как будто сразу не понял обращенных к нему слов. Он был бледен как мертвец и произнес упавшим голосом:
– Да, пожалуйста, оставьте нас.
Морленд, Берндт и Зигварт вышли из беседки и направились в замок. Несколько минут они шли молча, потом коммерции советник остановился и протянул Герману руку, говоря:
– Прошу у вас прощения, мы были к вам глубоко несправедливы, эта сцена разъяснила мне все. Но тогда я вас совершенно не знал, между тем как человек, обвинявший вас, много лет считался моим другом.
– Я вполне понимаю вас, – ответил Зигварт, – вы не могли судить иначе. А теперь мне приходится просить у вас прощения за неприятную сцену, свидетелем которой я заставил вас быть. Мистер Морленд взял всю ответственность на себя, но без вас как свидетеля мы не могли обойтись.
Берндт был, очевидно, тронут этими словами. Он посмотрел на шурина, однако тому и в голову не пришло извиниться, и он спокойно произнес:
– Это был единственный выход, следовательно, было необходимо поступить именно так. Ну, на чем же вы остановились, мистер Зигварт?
– Судебное разбирательство дела не даст никаких результатов, – быстро перебил его Берндт, – для этого необходимы или неопровержимые доказательства, или чистосердечное признание, на которое, конечно, нельзя рассчитывать.
– Я знаю, – возразил Зигварт, – но пока мне достаточно, что вы признали мои права, господин коммерции советник. Благодаря вам мое произведение увидело свет. Мне приходится отложить на некоторое время полное оправдание, так как каждый сделанный мной в этом направлении шаг может пагубно повлиять на судьбу Адальберта, а он товарищ моей юности.
