берег, куда они ехали, утопал в зелени. По заливу, вздымая к небесам косые треугольники парусов, скользило несколько яхт.
Геральт тронул Синтию за плечо и указал влево:
– Матвеевка там. Чуть выше по течению.
Синтия мрачно кивнула, глядя на далекий берег. Стройные свечки тополей обрамляли его, делая похожим на гигантскую расческу.
За последние несколько дней у полуорки родилось и окрепло ощущение, что Геральт решил от нее отделаться. Что ему надоело нянчиться с – чего там говорить – навязанной Весемиром воспитанницей.
Сначала Синтия решила, что на купленных «Черкассах» они отъедут совсем немного, лишь бы убраться из района, где враждовали наркокланы хитроумного старого орка и Безбашенного Крана. Но в тот день они проехали почти сто километров и заночевали под самым Николаевом. Зато следующую неделю вообще не двигались с места, Геральт даже на привычную физзарядку махнул рукой и дни напролет втискивал в Синтию все новые и новые ведьмачьи знания. Голова у Синтии трещала от перегрузки. А нынешним утром ведьмак взялся за ноутбук, потом протяжно вздохнул и даже суше, чем обычно, изрек:
– Хватит. Поехали, воспитуемая.
Впервые за несколько недель он произнес это слово. Синтия поневоле задумалась: не в последний ли раз?
Мост они миновали. Проехали по улочкам уютного и чистенького района, изобилующего небольшими, не выше четырех этажей, домиками.
– Налево, – скомандовал Геральт на очередном перекрестке.
Через несколько кварталов «Черкассы» вырулили на другой мост. Вид с него ничем не уступал по красоте виду с первого, названного ведьмаком Варваровским.
Второй мост Геральт назвал Ингульским.
Жилые кварталы тянулись еще минут пятнадцать за мостом, а затем, едва «Черкассы» скользнули по ободу дорожного кольца со столбом-стелой в центре, дома оборвались. Справа от дороги вдалеке виднелись еще какие-то строения, а слева раскинулось голое поле, лишь кое-где разбавленное напоминаниями о городе.
– Тормози, – приказал Геральт, и Синтия послушно велела легковушке прижаться к обочине.
Ни слова не говоря, Геральт вылез наружу. Синтия тоже. С неясной тоской обернулась, поглядела на симпатичный кораблик, венчавший столб-стелу в дорожном кольце.
Остро, невероятно остро полуорка осознала, что ее жизнь подошла к некоему важному повороту, когда любой поступок, любая мысль и любое произнесенное слово могут возыметь роковые последствия.
– Это граница Матвеевского полигона, – сообщил Геральт и протянул руку, указывая. – Основное поле там, слева от трассы, но танки перебираются и на эту сторону. Я привел тебя сюда… как договаривались.
И умолк.
– И… что дальше? – недрогнувшим голосом спросила Синтия.
Откуда взялись силы оставаться хотя бы внешне невозмутимой и сильной, она и сама не понимала.
– Я слагаю с себя полномочия няньки, Синтия, – серьезно сказал Геральт. – Не знаю, что ты собираешься тут делать, но за все дальнейшие поступки отныне ответственна ты и только ты. Более никто.
– А что намерен делать ты? – на всякий случай поинтересовалась Синтия.
– Сесть и уехать.
– Куда?
Ведьмак внимательно взглянул полуорке в глаза.
– Видать, плохо я тебя учил, – пробормотал он. – Какая разница куда? Не твое это дело.
По правде говоря, Геральт намеревался рвануть прямиком в Арзамас-16 и как следует поговорить с Весемиром. Уяснить, зачем его втравили в это странное наставничество, начисто лишенное перспектив и смысла. Если, конечно, не учитывать гонорара, каковой Весемиром, несомненно, был получен сполна.
– До свидания, Геральт, – сказала Синтия. Голос ее едва не сорвался и не задрожал. – Спасибо за науку.
– Прощай, – коротко обронил ведьмак и сел за руль «Черкасс».
Сухо клацнула дверца и уркнул двигатель.
Несколько минут Синтия тупо глядела на удаляющуюся легковушку. Потом глубоко вздохнула, забросила на спину рюкзачок, поправила ружье на боку и решительно пересекла дорогу.
На полигоне росла трава – неожиданно много травы, но не сочной, как в родной усадьбе, а сухой, жесткой, опаленной жарким южным солнцем. Вдалеке просматривались какие-то неясные холмики и маленькая будочка с явственно различимой отворенной дверью.
Под травой, на сухой корке земли, там и сям проступали отчетливые следы гусениц. То и дело попадались неглубокие, сантиметров по тридцать, воронки, некоторые – совсем свежие.
«Зачем я здесь? – потерянно подумала Синтия. – Разве я в силах что-либо изменить или вернуть? Разве воскреснет от этого Брид?»
С неприятной пустотой в душе Синтия шагала к холмикам и будке. Очевидная неправильность, даже никчемность ситуации отчасти злила, отчасти ввергала в растерянность. Но тем не менее полуорка продолжала упрямо шагать вперед.
Дитя из богатой семьи, с детства окруженная няньками и сторожами, наставниками и такими же детьми из богатых семей. Блеск, роскошь. Еще совсем недавно ей шагу не позволяли самостоятельно ступить, а если удавалось удрать из-под опостылевшей опеки, то только в компании себе подобных. Что она знала? Скуку на уроках дорогих учителей? Горький привкус дурмана, подмешанного к табаку? Первую любовь, безудержную, обретенную и тут же утраченную?
Брид, Брид… Зачем они тогда угнали тот злополучный джип, зачем уламывали жадноватого проводника в поезде? В поисках приключений? Вот они, приключения – смерть под траками, надорванная душа и ошеломление от факта, что даже они, дети блестящих родителей, могут попасть в беду. Осознание необратимости многих поступков. Осознание потери и первые мысли о суициде, к счастью, сменившиеся мыслями о мести.
А теперь она бредет в никуда, одна-одинешенька, жизнь знает где, по дикому полигону с помповухой на боку и грузом ведьмачьих знаний в памяти. Пусть даже груз этот далеко не полон и очень поверхностен. Глядит ли Брид сейчас на нее с небес? Осуждает ли? Или взывает к мести?
Но кому мстить? Дурацкой слеподырой машине, неожиданно вырвавшейся на волю и застигнувшей их в поле, где негде было укрыться? Ведьмак говорил, что машинам мстить бесполезно. Прав он, ведьмак. Он вообще всегда прав. Ведь мстит Синтия самой себе – и более никому. За то, что выжила. За то, что смогла после смерти Брида чего-то желать. За то, что могла ходить, дышать, смеяться. За то, что не нашла в себе сил умереть вместе с любовью. Здесь же, на Матвеевском полигоне.
Ей часто говорили – юность безрассудна. Что позже, когда время затянет память зыбкой пеленой прожитых лет, все произошедшее тут покажется наивным, глуповатым и напрасным.
Чушь. Чувства, любые чувства, не могут быть напрасными и тем более глуповатыми, если они искренни. А Брида она действительно любила.
И вот Синтия пришла. В ожидании, что место гибели Брида обострит ее тоску и жажду мести. В ожидании, что душа вот-вот переполнится пенным вихрем эмоций и воспоминаний.
Но в душе только пустота. И стоит дитя избранных совершенно одна посреди пустого полигона, и ветер гладит ее коротко остриженные волосы. И некому подсказать, поддержать…
