Два сильно обтерханных, грязных мужичка пьют пиво по очереди из одной бутылки. Тот, который не знает куда деть свой рот, пока его товарищ, обхватив губами бутылку почти наполовину, делает глоток, говорит:
— Научи жить, Серега!
* * *
Пожилая женщина в яшмовых с золотом пластмассовых бусах, стоя в невообразимо длинной очереди к мощам Св. Матрены Московской, говорит, ни к кому не обращаясь:
— Да-а-а… Раньше такие очереди только в мавзолей выстаивали.
— Всему свое время, — со вздохом отвечает ей другая пожилая женщина в белом платке.
Подвигав складчатыми щеками, добавляет:
— И место.
* * *
На Северном рынке есть цветочный магазин. То есть для цветов он магазин, а для кактусов сиротский дом. Они там живут в углу, в дырках, проделанных в куске пенопласта. Продавщица даже не интересуется знать, как их зовут. Им перед продажей покрасили иголки красной краской. Наверное, и водкой полили, чтоб смотрели бодрее. Я купил один за сто рублей. Теперь он уже не колется, когда его берешь в руки, а раньше норовил уколоть даже тогда, когда я проходил мимо. Я назвал его Василием. Что я хочу сказать. Берите кактусы из приютов, где продавцы-садисты их красят в красный цвет, в семьи. Усыновляйте их. Конечно, кактус не принесет тапки и не будет мурлыкать, зато и в эти самые тапки не сделает ничего плохого. И вообще, мало есть на свете существ, умеющих слушать так внимательно, как кактус. Кактус по-настоящему дружит с тобой. Не за кусок печенки, не за косточку, а просто так. Ведь ему даже вода нужна не каждый день. Вы когда-нибудь дружили бескорыстно? То-то и оно. Так хоть с кактусом попробуйте. Давайте начнем с кактуса.
* * *
На станции «Кузнецкий мост» Евдокия вдруг проснулась. Поезд стоял тут долго — меняли одну локомотивную бригаду на другую, свежую. Потные, мускулистые мужики, с трудом переставляя натруженные ноги, выходили из дверей головного вагона. В глубине, за их спинами, виднелись хитросплетения черных маслянистых гусениц велосипедных цепей. Начальник поезда пронзительно посвистывал в свой сверкающий латунный свисток на сменную бригаду. Сменщики подходили не торопясь, поигрывая рельефными икроножными мышцами. По перрону сновали продавцы холодного капуччино, шаурмы и заветренных салатов «Цезарь» в пластиковых коробочках. Мужчина в засаленном клубном пиджаке торговал с лотка слипшимися ломтиками лососевого карпаччо. Время от времени он посыпал лососину щепотью тертого костромского или ярославского пармезана и причмокивал губами. Какая-то толстая баба скрипуче, точно выпь на болоте, кричала:
— А вот кому телефонные карточки билайн, мегафон, недорого…
— К вечеру будем на Рязанском проспекте, — подумала Евдокия и снова заснула.
* * *
На медовой ярмарке в Царицыно не протолкаться. Народ снует у палаток во множестве — все жужжат, липкие и сладко облизываются. Я своими глазами видел, как одна женщина так быстро слизала у мужчины мед, который у него по усам тек, а в рот не попал даже его жене, которая хоть и стояла рядом, но пока спохватилась, уже поздно было.
Как оказалось, существует невообразимое количество сортов меда. Умелый пчеловод может уговорить пчелиный рой собирать нектар с каких угодно цветов, хоть с кактусовых. Кстати, кактусовый мед это деликатес еще почище черной икры. Цветов у кактуса кот наплакал, и те цветут раз в год по обещанию. Потому и на экспорт этот мед практически не идет — остается в Мексике или Бразилии, а за границу вместо него гонят дешевую текилу. Нам такого не понять, поскольку у нас-то всё ровно наоборот. Взять, к примеру, жителей Тамбовской губернии. Рассыпчатый мед, который пчелы собирают на цветках знаменитой тамбовской синеглазки, везут на продажу в Москву, а самогон, который гонят из клубней, выпивают сами до последней капли. Или взять конопляный мед и умереть со смеху.
Мало кто знает, что кроме всем известных медоносных пчел существуют медоносные кузнечики. У нас в средней полосе они не водятся. Их родина — центральная Африка. Там они достигают размеров воробья. Мед у них изумрудно-зеленого цвета. Кузнечики собирают нектар только с цветков баобаба. Мед, который получается в результате, помогает при лечении не только всех известных болезней, но даже и неизвестных. Сам по себе кузнечик является источником ценного животного белка в рационе аборигенов. Употребляют жареных на растительном масле медоносов только тогда, когда у них отмирает медоносная железа, то есть на пятом году жизни. Поговаривают, что у Юрия Михайловича есть несколько экземпляров кузнечиков-медоносов, привезенных в обход карантинной службы, и держит он всегда их возле себя чуть ли не в спальне, чтоб не померзли от наших холодов. Вернее, держал. Супруга его вынудила с ними расстаться. Мало того, что вид у них насекомый до ужаса, так еще и один вылез из старой меховой кепки, где ему устроено было гнездо, и уделал зеленым медом выходное платье от Диора, которое одно стоит как две центральных Африки. Ну и баобабы у нас не растут. Пробовали предлагать кузнечикам нектар наших дубов или осин — так мед вместо зеленого получался… еще и пах точно также.
Кстати, раз уж зашла речь о баобабах. Что интересно — мед у нас бывает только растительного происхождения и никогда животного. А ведь какие могли бы быть варианты… Взять, к примеру, нашего брата. Пока он молод и полон сил — что ни день перелетает от одного цветка к другому в поисках нового нектара. Мог бы меду в улей приносить…
— Почему мед такой темный? — спросила бы его пчелиная матка. — Где ты летал целую неделю, животное?
— Допустим, в Африке…
* * *
Еще в стародавние времена, когда людей в Москве жило немного, и они были москвичи, уже ходили нехорошие слухи о ночном метро. Говорили, что тех, кто заснет на конечной или просто замешкается и не успеет выйти, поезд увезет в депо, а там… Говорили, что эти несчастные попадают в пожизненное рабство к подземным начальникам метро, и те заставляют их, к примеру, крутить огромные шестеренки в эскалаторах в те дни, когда отключают электричество. Тогда, в эпоху всеобщего дефицита, электричество отключали часто, поскольку его тоже на всех не хватало, но никто из пассажиров этого не должен был заметить, особенно иностранные гости столицы. Или заставят человека по сигналу фотоэлемента изо всей силы дергать за рычаги турникетов, если кто-то не опустил пятачок в щелочку и норовит пролезть бесплатно. Да мало ли что… Рассказывали, что одного мальчика продержали таким манером всю жизнь в дальней каморке на станции «Смоленская» или «Киевская», где он денно и нощно пилил опилки для того, чтобы ими посыпали перрон при влажной уборке. Только к старости мальчик смог тайком уехать на дрезине по какому-то боковому тоннелю то ли в Рязань, то ли в Можайск, и то потому, что в него влюбился один машинист и рассказал ему секретный код от подземных ворот станции.
Теперь в столице народу неизмеримо больше. Час пик давно уж разросся до суток. В какое время и на какую станцию метро ни войди — не войдешь, потому как надо долго и больно протискиваться. И все, почитай, приезжие. Город-то не резиновый и на нем уж появились трещины по фасаду, плохо оштукатуренному этими самыми приезжими. Людей хоть отбавляй. Ходят слухи, что Лужков, желая хоть как-то их отбавить, написал секретный указ невидимыми чернилами, чтобы последние ночные поезда всех своих пассажиров тащили в депо без разбору, а там… Ехал человек принаряженный, при галстуке, в Свиблово, на день рождения к соседке, уснул за чтением Донцовой… просыпается грязный, в оранжевом строительном жилете, во рту полно золотых зубов и язык весь в акценте, справка о регистрации фальшивая, а руки сжимают совковую лопату. Или другой человек выпил немного на радостях и… на следующее утро все то же самое — и жилет, и поддельная справка. Только зубы свои, с дырками, а вместо совковой лопаты отбойный молоток. Что же до эскалаторов, то их, как говорят, и вовсе перевели на ручную тягу. А иногда и вовсе, не мудрствуя лукаво, отгоняют состав по специальным подземным тоннелям подальше, поднимают всех этих бесчисленных торговцев китайскими батарейками, дилеров, менеджеров и брокеров наверх, в чисто поле… Ничего не помогает — каким-то образом они находят дорогу обратно. В Москве становится с каждым днем все теснее и обиднее…
* * *
Осенняя темнота, и сама по себе темная, с каждым днем все темнее. К началу зимы она превращается в египетскую, а к февралю в натуральные чернила. Одного пузырька февральских чернил хватает, чтобы плакать неделю, а если экономно, не навзрыд, то и две. В столице ни египетской тьмы, ни февральских чернил днем с огнем не сыщешь, потому как везде фонари и московских окон негасимый свет. Обычному человеку такие чернила и даром не нужны, а вот поэт, особенно если он гениальный, февральских чернил только за один день может извести три больших пузырька. Это если в переводе на сонеты, а если пересчитать на поэмы… Раньше заготавливали февральские чернила централизованно и таким же манером, через союзы писателей, распределяли. Поэтам известным, а тем более партийным, давали по потребности, а неизвестным и беспартийным давали по шапке. Хорошо, если по кроличьей. Приходилось выкручиваться. Покупали на черном рынке, у спекулянтов-фарцовщиков, втридорога. Теперь все рынки, можно сказать, черные. И чернила эти есть в свободной продаже. Только стоят они… Товар-то редкостный. Производство себя не оправдывает. Один пузырек наберешь, а в глазах потом неделю темно. Конечно, если поехать в какую-нибудь сибирскую глухомань, забрести в дремучий лес, то можно даром набрать чернил такого качества, что потом все рифмы в стихотворении оближешь, но как из такого леса выбраться обратно? Да и где взять бедному поэту денег на билет, хоть бы и трамвайный? Так что, когда начнут говорить — стихов, мол, у нас хороших, не говоря об отличных, днем с огнем не найти… Можно подумать, что только стихов и не найти.
