Ровена подавила возникшее на мгновение абсурдное желание расхохотаться, но жестокие слова и внезапное осознание ее собственных чувств не показались ей очень уж смешными.
Голос ее прозвучал слабо и тихо, как бы издалека.
— Вам придется извиниться перед сэром Гаретом, когда он вернется.
— Если он вернется, — прозвучал подавленный и полный горечи голос Марли.
В повисшей тишине послышался отдаленный звук, глубокий и низкий, как гул далекого океана. Нахмурившись, Ровена наклонила голову, напряженно прислушиваясь. Леди Алиса встала. Голоса. Мужские голоса, поднимающиеся в пении, грохочущие и вибрирующие. И за каждым вздымающимся припевом песни слышался удар, как будто гонг звучал где-то глубоко под водой.
Девушка с золотисто-каштановыми волосами выпрямилась.
— Святая Богоматерь, огради нас. Они мертвы. Мы слышим их ангелов.
Мортимер отбросил лютню.
— Если ангелы поют такую песню, то что же вытворяют черти в аду?
Потусторонний хор доносился все громче:
Постареть мне, друзья, невозможно:
Дженни вряд ли допустит того.
Пока бедра ее — словно ножны.
Что как раз для меча моего.
Губы Ровены изогнулись в улыбке. Массивная дверь затряслась. Видимо, изрядное бревно на манер осадного тарана разбило вновь накопившийся снег и ударило по прочному дереву.
— Наши прекрасные леди запрещают нам войти? — раздался голос, принадлежавший, несомненно, Блэйну.
Жилистые руки Мортимера напряглись от усилия, так он спешил, открывая дверь.
— А я-то здесь на что?! — Он распахнул дверь. Дамы чуть не сбили его с ног, бросившись вперед визжащей и плачущей от радости толпой. Мужчины ворвались им навстречу. Лед и снег окутали каждый волосок меха и каждую нить одежды, превратив их в заиндевевших великанов. Каждые двое несли на шесте подвешенного кабана с застывшей на кровью. Зал огласился радостными криками.
Ровена одиноко стояла среди опустевших кресел. Ее глаза затуманились слезами, когда Марли бросилась на шею снежного гиганта, стоявшего в дверях. Освободившись наконец от ее объятий, он опустил ее на пол, сбрасывая снег со своих темных волос. Его щеки пылали здоровым румянцем, зубы сверкали сквозь обмерзшую бороду улыбкой, в которой не было и намека на прежнюю горечь, когда он принимал объятия и приветствия как женщин, так и мужчин. Сверкая темными глазами, он подхватил под руку леди Алису.
Внутри Ровены все сжалось, она окончательно поняла, насколько сильно овладели ею чувства к Гарету, как буря налетевшие на нее. Надеясь, что ее никто не видит в этом радостном хаосе, она поднялась по лестнице наверх, волоча за собой меховую шкуру с постели Гарета.
Данла дважды стучала ей в дверь, затем приходила еще, позже. Каждый раз Ровена отвечала одно и то же:
— Уходи. Я больна.
Взрывы музыки и радостных криков доносились до ушей Ровены сквозь каменный пол. Она глубже зарывалась в свои меха, глядя в сгущающиеся сумерки. Снег прекратился, но ветер продолжал завывать.
Ровена и впрямь была больна. Презрение к самой себе было так остро, что ощущалось как физическая боль. Как могла она быть настолько глупа, чтобы попасть в плен пары мрачных темных глаз, развитых мускулов и грубоватой речи? Она ничем не лучше леди Алисы. Несколько раз она забывалась сном, но каждый раз пробуждалась от горячечного озноба со следами слез на щеках. Ей предстояло долго лелеять свою разбитую гордость. Гарет, несомненно, будет праздновать далеко за полночь, сначала в большом зале, а затем — в спальне леди Алисы.
Ровена даже не повернулась, когда дверь со скрипом отворилась.
— Прошу тебя, Данла, уходи, — сказала она сердито. — Я больна. Я не хочу есть.
— Неудивительно, что ты больна. Здесь даже нет огня.
Ровена перекатилась на другой бок и села. Ее волосы каскадами рассыпались по шкуре, которую она натянула до подбородка. Гарет стоял, прислонившись к закрытой двери.
Он протягивал ей что-то.
— Я принес тебе горячих пирожков. Яблочные. Твои любимые.
Ровена фыркнула.
— Я ничего не хочу.
Она снова легла, отвернувшись от него.
Наступила таинственная тишина, затем послышался стук поленьев, осторожно складываемых на решетку камина, затем — потрескивание огня, приносящее ощущение уюта, но не тепла в промерзшую комнату. Ровена ожидала стука закрывающейся двери, но его не последовало.
Она чуточку высунула нос. Гарет ходил перед камином, потирая замерзшие руки.
— Я никак не могу согреться.
Она смотрела с удивлением, как он снимает через голову свою тунику. Всплески смеха и голосов поднимались снизу вместе со звуками песни.
— Не подобает хозяину оставлять гостей на своем пиру.
Гарет пожал плечами.
— Мне надоели их тосты. Они так непостоянны. Накорми их жареным мясом, и они тут же забудут свои подозрительные взгляды и охотно будут поднимать кубки за тебя. Я пришел сюда, надеясь найти теплую постель. Но, боюсь, выбрал не то место.
Губы Ровены сжались, и она снова натянула мех себе на голову. Гарет подложил еще два коротких полешка в огонь, съел пирожок, из тех, что принес Ровене, и нырнул в кровать, натянув поверх себя все имеющиеся в его распоряжении шкуры.
Несмотря на рев огня в камине, холод в комнате не ослабевал. Ветер продолжал весело свистеть, радуясь темноте, снегу и собственной удали. Ставня тряслась от ветра, пропуская самые сильные порывы через узкие щели. Вскоре Ровена начала ощущать холод, исходящий от каменного пола под толстым слоем меховых шкур. Ее трясло. Она обхватила плечи руками, но это слабое тепло не приносило облегчения. Разве куча шкур могла сравниться с теплом девяти тел, свернувшихся под одним покрывалом? Здесь не было Маленького Фредди, к которому она могла прижаться.
Ровена перебралась к камину, таща за собой шкуры. Она пристроила их у основания очага и забралась под них, продолжая дрожать и в скудном тепле, исходившем от камина. Тени, пляшущие по стенам, создавали иллюзию тепла, еще более жестокую в своей обманчивости. Холод пронизывал ее до самых костей. Зубы ее начали стучать. Она поплотнее завернулась в шкуры и подобралась уже совсем вплотную к очагу, прижавшись щекой к теплым камням.
Ветер с треском распахнул ставни. Ровена вздрогнула, видя, как ледяной ветер, врываясь в спальню, несет с собой снег, накопившийся на подоконнике. Снег закружился по комнате сверкающим вихрем. Гарет вскочил и с проклятием закрыл окно. Повернувшись, он увидел Ровену, съежившуюся возле камина. Над темным мехом виднелись лишь ее глаза да густые золотистые волосы.
Он забрался обратно в постель.
— Как могу я заснуть, слыша этот дьявольский стук зубов? — проворчал он.
— Я смиренно умоляю о прощении, милорд, — выдавила Ровена сквозь сжатые зубы. — Вы можете отправить меня в комнату Марли, если я раздражаю вас, Я не привыкла спать одна в зимнюю стужу.
— Я-то привык. Но не с половиной оставшихся у меня мехов. Какая нелепость! Что пользы для нас обоих замерзнуть до смерти в полутора метрах друг от друга. — Он отбросил покрывала, недвусмысленно приглашая Ровену лечь рядом с ним.
Ровена широко раскрыла глаза. Кончик ее покрасневшего носа высунулся из меха, но она лишь плотнее завернулась в шкуры.
Гарет возвел к небу глаза в немом отчаянии.
— Ваши колебания льстят мне, но могу вас уверить, что любая часть моего тела, способная досадить Вам в настоящий момент безнадежно оледенела.
Ровена взглянула на него искоса, все еще сомневаясь. Гарет угрожающе выдохнул клубы пара. Она крепко зажмурила глаза и бросилась к кровати, прыгнув в нее с такой силой, что деревянная рама затряслась. Ровена быстренько свернулась калачиком на перине спиной к Гарету,
Гарет посмотрел на изящный изгиб ее спины и подумал, а не преувеличил ли он воздействие холода на собственное тело. Он подоткнул под них обоих общие меховые покрывала, повернулся на бок и закрыл глаза.
Заснуть ему не удалось. Спина Ровены была охвачена ознобом, и перина явственно подрагивала.
