Ну, а что касается самого Дымного закона, то не знаю, в какой мере исполняют его в Бирмингеме[18], но я видел своими глазами, как соблюдают его в других местах, например в Брэдфорде. Эти места, расположенные невдалеке от Солтэра, являют собой постыдную картину: ибо громадная труба, обслуживающая все ткацкие и прядильные фабрики сэра Тита Солта и его братьев, распространяет столько копоти, сколько целая батарея кухонных дымоходов. Или возьмем Манчестер: один джентльмен из этого города сказал мне, что Дымный закон там — просто мертвая буква. А ведь в Манчестере покупают картины и заявляют, что желают развивать искусства. Но вы сами видите, что это всего лишь пустое притворство богачей: они хотят лишь говорить о своей любви к искусству, чтобы люди говорили о них.
Я не знаю, что вы предпринимаете здесь для этой цели, но простите, если я скажу, что вы еще и не начали прокладывать дорогу к успеху искусства, если вы еще не думали о том или ином решении этой важнейшей проблемы.
Итак, я рассказал вам об одной из самых больших неприятностей, побуждающей прощать раздражительных людей, которые с большей охотой называют наш век веком неприятностей, чем веком коммерции. Теперь же я оставлю этот вопрос на совести присутствующих здесь богатых и влиятельных людей и поговорю о меньшей неприятности, ослабить которую во власти каждого из нас и которая, будучи сама по себе очень незначительной, вызывает такое раздражение, что я посчитал бы свой труд в этот вечер вполне успешным, если хотя бы человек двадцать из присутствующих одолели эту неприятность, прислушавшись к моим словам. Я имею в виду бумагу, в которую вы заворачиваете ваши бутерброды. Вам, конечно, смешно. Но не оставляете ли вы, культурные жители Бирмингема, эти бумажки на Ликейских холмах, в общественных садах и других местах? Если нет, то у меня не хватит слов, чтобы похвалить вас. Когда мы, лондонцы, отправляемся отдохнуть в Хэмптон-Корт{15}, то как будто стараемся внушить всем и каждому, что мы немного подзакусили, и весь парк, начиная от самых ворот (а это красивое место), выглядит так, словно бы там вместо снега выпала грязная бумага. Я полагаю, что все присутствующие здесь могли бы дать слово покончить с этой неряшливой привычкой, которая стоит многих других ей подобных, вроде, например, привычки коптить небо: я имею в виду такие привычки, как выцарапывать свои имена на памятниках, обламывать ветки деревьев и прочее...
Кажется, мы находимся еще на слишком ранней стадии возрождения искусств, чтобы почувствовать, например, отвращение к ежедневно возрастающему безобразию реклам, размалеванных по нашим городам. И все-таки нам следует возмутиться этой ужасной мазней и, на мой взгляд, надо настроиться не покупать ничего из рекламируемых таким способом товаров. Многого они не стоят, если, чтобы их продать, нужно поднимать такой крик.
Я должен также задать вам и другой вопрос: как вы поступаете с деревьями, растущими на том месте, где собираетесь что-нибудь строить? Стараетесь ли вы сохранить их, приспособить к ним всем ваши дома? Отдаете ли вы себе отчет, какое они сокровище в городе или предместье? Какой отрадой будут они на фоне тех отвратительных конур, которые (простите меня!) вы, возможно, собираетесь построить на их месте? Я спрашиваю это с тревогой и тоской в душе, ибо в Лондоне и его окрестностях мы всегда[19] начинаем строительство с расчистки площади, пока она не становится голой как мостовая. Едва ли не каждый, думается, был бы потрясен, если бы я мог показать деревья, бессмысленно уничтоженные в том предместье, где я живу (в частности, в Хаммерсмите{16}). Среди них есть даже величественные кедры, некогда прославившие нас, жителей прибрежных мест.
Но тут снова вспомните, как беспомощны люди, которые думают об искусстве и природе в спешке коммерческого века.
Прошу вас, не забывайте, что каждый, срубающий дерево по своеволию или беспечности, особенно в большом городе или в его предместьях, не вправе говорить, будто он заботится об искусстве.
Что еще можем мы сделать, чтобы помочь воспитывать себя и других, приближаясь к искусству, добиваясь искусства, создаваемого народом и для народа как радость его творца и потребителя?
Что ж, хоть в какой-то мере поняв, каким было искусство, и привыкнув смотреть на его древние памятники как на друзей, которые могут нам кое-что рассказать о былых временах и лик которых нам не захочется менять, даже когда они изношены временем и бедами; потратив деньги и труды на значительные и незначительные вопросы внешнего оформления, показав на деле, что мы действительно заботимся о природе даже в окрестностях большого города; выполнив все это, мы, наконец, начнем думать о домах, в которых живем.
Ибо я должен сказать вам, что бесполезно рассуждать об искусстве, если вы не решили добиваться хорошей и целесообразной архитектуры.
Я говорил о народных искусствах, но все они могут быть обобщены в одном этом слове — «архитектура». Все они — составные части этого громадного целого, и все они начинаются с искусства домостроительства. Если бы мы не умели красить и ткать, если бы у нас не было ни золота, ни серебра, ни шелка, ни красителей, будь у нас всего лишь строевой лес, камень, известь, несколько простых красок и несколько режущих инструментов, чтобы заставить эти обычные материалы не только защитить нас от ветра и непогоды, но также выразить мысли и стремления, волнующие нас, — мы создали бы достойное искусство, в котором заложено все.
Архитектура поведет нас ко всем искусствам, как это и было с нашими предками, но если мы пренебрегаем ею и не обращаем внимания на то, как устроен наш дом, то, несомненно, окажутся заброшенными и другие искусства.
Полагаю, самые рьяные оптимисты не станут отрицать, что все мы сейчас живем в совершенно постыдных домах, а поскольку большинство из нас живет в домах, которые уже построены для нас, то очень трудно решить, что нам делать, помимо того, чтобы дожидаться, когда они наконец рухнут нам на голову.
Только не следует, как, вероятно, некоторые склонны, винить строителей. Строители — наши очень скромные слуги и будут строить то, что мы потребуем. Вы знаете, что богатых людей вовсе не принуждают жить в безобразных домах, и все же они в них живут. Поэтому вполне можно простить строителей, если они принимают именно такие жилища за образец.
Мы должны — и суть в этом — делать все, что можем, и разъяснить строителям, чего мы ждем от них, показав им, что мы сами устраиваем для себя. Судя о наших желаниях по существующим стандартам, строители до настоящего времени вполне могли считать, что нам нужны потуги на искусство, а не само искусство, что нам, если мы небогаты, нужна дешевая показная роскошь, а если богаты — то зрелище возмутительной глупости, и им совершенно ясно: мы хотим, чтобы все выглядело вдвое дороже, чем стоит на самом деле.
При этих условиях нельзя добиться настоящей архитектуры. Простота и основательность — ее первые требования. Разве мы не чувствуем удовольствия при виде старинного дома, думая о всех тех поколениях, которые прожили в нем? Разве не передаются нам их радости или их горести и разве не оставили в этом доме какого-то горького осадка даже их безрассудства? Этот дом кажется нам таким же добрым, каким он был для них. И совершенно другое мы почувствуем, когда будем рассматривать только что выстроенный дом — если он не таков, каким должен быть. Но нас будет радовать мысль, если строитель этого дома оставил в нем часть своей души, чтобы приветствовать незнакомых ему обитателей еще долго после того, как он отсюда ушел.
Но какие чувства способен пробудить в нас обычный теперешний дом, какие мысли, кроме надежды, что вскоре удастся забыть его пошлое безобразие?
Если вы спросите, сколько должны мы заплатить за эту основательность, каковы будут дополнительные расходы, то этот вопрос, по-моему, разумен, ибо вы должны отбросить как заблуждение надежду, которую иногда питают, что можно построить дом добротный и в то же время достойный называться произведением искусства за ту же цену, что и дом, который лишь претендует на все эти качества. Никогда не забывайте, кстати, когда люди вообще рассуждают о дешевом искусстве, что искусство требует времени, забот и мысли, а деньги — лишь внешний показатель всего этого.
Однако я постараюсь ответить на вопрос, который я же и задал: как должны мы платить за хорошие дома?
По счастливой случайности платить за них — значит жить простой жизнью, так как только такая жизнь может породить в нашей среде народное искусство. Повторяю, роскошь — величайший враг искусства, искусство не может жить в ее атмосфере.
Когда вы слышите о роскоши древних, вы должны помнить, что она вовсе не походила на нашу: люди древности, скорее, упивались безрассудной расточительностью, а не тем, что сегодня мы называем роскошью, но на самом деле должно быть названо комфортом. Именно комфортом — и я утверждаю, что грек или римлянин времен прежней роскоши, перенесенный в наше время, застыл бы от изумления, если бы увидел комфорт зажиточного мещанского дома.
