В канун Рождества, мы установили дерево в большом, выложенном плитками зале колледжа. Мы украсили его и замаскировали удерживающую его в вертикальном положении деревянную опору мхом и коричневой бумагой, которая изображала камень; ей же мы устлали дно яслей. Я помню эти сокровища, звёзды, гирлянды, свечи и шары (в остальное время года они спали на чердаке колледжа), но тогдашние шары были не такие, как сейчас, очень тонкие стеклянные пузыри, покрытые очень блестящей серебряной амальгамой; раньше их делали из папье-маше и раскрашивали чаще всего в довольно тусклые цвета.
Ночью, вероятно, после полуночной мессы, во всяком случае, в моём воспоминании, уже очень поздно, мы подшутили над преподавателем физкультуры, который, как и все мы, поставил свои ботинки под дерево (пару огромных лыжных ботинок, которые могли быть вместилищем разве что для сногсшибательного подарка), положив в один из них гигантский пакет наверченной обёрточной бумаги, внутри которого, в качестве единственного и высшего подарка, лежала одна крохотная морковка.
Я ушёл спать. В спальне я был один. Посреди ночи я проснулся. Не думаю, что вопрос, который меня мучил, непосредственно касался Деда Мороза, но мне не терпелось узнать, досталось ли мне что-нибудь в подарок.
Я поднялся с кровати, бесшумно открыл дверь и босой направился по коридору, ведущему к галерее, которая шла по всему периметру зала. Я опёрся о балюстраду (она была почти такой же высоты, как я: в 1970 году, приехав в колледж, я хотел принять ту же самую позу и был ошарашен тем, что балюстрада доходила мне всего лишь до пояса…). Полагаю, что в моей голове вся сцена застыла, закоченела: окаменевшая, неподвижная картина, воспоминание о которой сохранилось у меня на телесном уровне, вплоть до ощущения, когда я вцепился руками в решётку, до осязания холодного металла, когда я прижался лбом к перилам балюстрады. Я посмотрел вниз: света было немного, но спустя какое-то время мне удалось различить большое украшенное дерево, наваленную вокруг него обувь и торчащую из моего ботинка большую прямоугольную коробку.
Это был подарок, который отправила мне тётя Эстер: две клетчатых рубашки-ковбойки. Они кололись. Я терпеть их не мог.
XXIV
Тот, кто начинает знакомиться с жизнью W, например, поступивший из Подросткового Дома новобранец, которого в четырнадцать лет отправляют в одну из четырёх деревень, довольно быстро понимает, что одна и, возможно, главная особенность мира, который отныне стал его собственным, — то, что строгость законов сравнима лишь с серьёзностью их нарушений. Это открытие, которое окажется для неофита одним из элементов, определяющих обеспечение его нормальной деятельности, будет подтверждаться постоянно, повсеместно и на всех уровнях. Закон неумолим, но Закон непредсказуем. Никто не в праве его не знать, но никто не в силах его познать. Между теми, кто ему подчиняется, и теми, кто его диктует, стоит непреодолимая стена. Атлет обязан знать, что нельзя быть ни в чём уверенным; он должен быть готов ко всему, лучшему и худшему; решения, касающиеся его, будь они ничтожные или жизненно важные, принимаются без него; он не способен их контролировать. Он может думать, что его спортивная функция — выигрывать, поскольку Победу празднуют, а поражение наказывают; и однако же он может прийти последним и его провозгласят Победителем: в этот день кто-то где-то, должно быть, решил, что в этом забеге победит проигравший.
И однако Атлеты не вправе предаваться вольному истолкованию решений, которые принимаются на их счёт. В большинстве забегов и одиночных выступлений выигрывает действительно первый, лучший, и почти всегда оказывается, что выигрывать выгодно. Нарушения существуют для того, чтобы напомнить Атлетам, что Победа есть милость, а не право: уверенность не является спортивной добродетелью; чтобы выиграть, мало быть лучшим, это было бы слишком просто. Следует знать, что случайность есть составная часть правила. Эники-Бэники, Тары-Бары-Растабары или любая другая считалка решают порой исход соревнования. Везение важнее, чем заслуги.
Стремление «дать шанс каждому» может показаться парадоксальным в мире, где большая часть мероприятий организуется по принципу отбора (классификационных чемпионатов), который в подавляющем большинстве случаев запрещает четырём Атлетам из пяти принимать участие в главных соревнованиях. Тем не менее, оно несомненно, и именно благодаря этому стремлению существуют два самых характерных для спортивной жизни W мероприятия: Спартакиада и Система Вызова.
Как известно, Спартакиада — это игры, доступные для Атлетов «без имени», то есть для тех, кто не прошёл квалификационное состязание в своей деревне и, следовательно, не участвует ни в местных чемпионатах, ни в отборочных соревнованиях, ни в Олимпиаде, ни в Атлантиаде. Спартакиады проводятся четыре раза в году, раз в три месяца. Для этих состязаний характерна очень напряжённая атмосфера и высокий уровень соперничества, несмотря на то, что на них представлены самые слабые спортсмены, которых болельщики на своём жаргоне называют «пехотой», «конюшней» или «чурками». Для этих Атлетов состязания в Спартакиаде — единственный шанс завоевать себе имя и получить некоторые привилегии (право на душ, пропуск на Стадионы, талон на спортивную форму и т. д.), предназначенные для Атлетов с именем. К тому же, в Спартакиаде участвуют 1056 Атлетов, тогда как в Олимпиаде их всего 264, а масштаб мероприятия нередко гарантирует исключительную боевитость, которая, от предварительных и до финальных состязаний, придаёт групповым забегам и одиночным выступлениям невероятный напор, а любой встрече — очень напряжённую атмосферу. Награды также зачастую соответствуют обстановке, и Победу этих рядовых спортсменов празднуют с жаром и энтузиазмом, известным далеко не всем Победителям Олимпиады. Победители Спартакиады на протяжении трёх месяцев после своего триумфа будут в полной мере пользоваться своим именем и связанными с ним привилегиями; в частности, они получат право на фору в классификационных чемпионатах; и, обычно, как правило, победитель Спартакиады (например, Ньюман, Тэйлор или Лёмё в беге на 200 м) выигрывает и следующий классификационный чемпионат и с этого момента допускается ко всем остальным соревнованиям.
Разумеется, классифицированные Атлеты с презрением относятся к Спартакиаде и к её Победителям. Официальным лицам довольно быстро пришла в голову идея использовать это презрение и превратить его в двигатель оригинального мероприятия; так родилась Система Вызова. Принцип Вызова прост: классифицированный и, следовательно, не участвующий в Спартакиаде Атлет подходит к Победителю сразу же после его победы и бросает ему вызов, предлагая повторить своё достижение. На стадионном жаргоне говорят, что он его «затыкает» или «парирует». Спартакиадовец не имеет права уклониться; самое большее, на что он может надеяться, это победить своего противника благодаря гандикапу, порой значительному, который предоставят ему Судьи и который будет определён Руководителями забега, исходя не столько из степени усталости Победителя, сколько из спортивного уровня «затыкателя»; в общем, чем известнее затыкатель (чем больше у него имён), тем значительнее гандикап, который получит Спартакиадовец. Так, если лё Джонс-Хэмфри-Эрлингтон-фон Крамер-Казанова (по этим фамилиям узнаётся второй спринтер на 100 м из Норд-Вест-W, Олимпийский чемпион и т. д.) бросает вызов Смолетту-мл. (Победителю в беге на 100 м на Спартакиаде), Смолетт-мл. начнёт бег на тридцать метров ближе к финишу, что на такой маленькой дистанции вероятно даст решающее преимущество. Если Джонсу всё-таки удастся победить, он немедленно воспользуется Победой соперника и получит не только его фамилию (Смолетт-мл.), но и фамилии второго (Энтони) и третьего (Гюнтер) в забеге, что, в принципе, будет ему гарантировать значительные привилегии. Если же, напротив, он проиграет, то потеряет свой самый престижный титул, и тогда титул олимпийского Победителя лё Джонса со всеми причитающимися привилегиями будет носить лё Смолетт-мл. (отныне лё Джонс-Смолетт-мл.), которому он бросил столь неосмотрительный вызов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
