Эта «надломленность» проявлялась, по мнению Троцкого, с одной стороны, в возникшей за последние год-полтора специфической секретарской психологии, «главной чертой которой является убеждение, что секретарь способен решать все и всякие вопросы, без знакомства с существом дела»[230]. Нередки случаи, когда коммунисты, не проявившие необходимых политических и деловых качеств на советской работе, начинали властно решать хозяйственные, военные и иные вопросы, как только попадали на пост партийного секретаря. В результате происходила замена авторитетного и компетентного руководства «формальными приказами, рассчитанными только на пассивную дисциплину всех и каждого»[231].
С другой стороны, те партийные функционеры, которые охотно прибегают к командно-административным методам руководства, «начисто отказываются от собственного партийного мнения, по крайней мере открыто высказываемого, как бы считая, что секретарская иерархия и есть тот аппарат, который создаёт партийное мнение и партийные решения. Под этим слоем воздерживающихся от собственного мнения пролегает широкий слой партийной массы, перед которой всякое решение предстоит уже в виде призыва или приказа»[232].
Формулируя конструктивную программу коренного изменения партийного режима, Троцкий писал: «Секретарскому бюрократизму должен быть положен конец. Партийная демократия — в тех, по крайней мере, пределах, без которых партии грозит окостенение и вырождение — должна вступить в свои права. Низы партии должны в рамках партийности высказать, чем они недовольны, и получить действительную возможность, в соответствии с партийным уставом и, главное, со всем духом нашей партии, создавать её организационный аппарат»[233].
В конце письма Троцкий напоминал, что, борясь со всей решительностью и определённостью внутри Центрального Комитета против ошибочной политики его большинства, он решительно уклонялся от вынесения этой борьбы на суд даже очень узкого круга товарищей, не состоявших в высших партийных органах. Однако предпринимавшиеся им на протяжении полутора лет усилия, направленные на принципиальное обсуждение и разрешение разногласий внутри ЦК, на создание здоровой политической атмосферы в Политбюро и Центральном Комитете, не дали никакого результата. Продолжение такой тактики в условиях непрерывного усугубления ошибок большинства ЦК «грозит тем, что партия может оказаться застигнутой врасплох кризисом исключительной остроты, и в этом случае партия имела бы право каждого, кто видел опасность, но не называл её открыто по имени, обвинить в том, что он форму ставил выше содержания»[234]. Исходя из этих соображений, Троцкий недвусмысленно заявлял, что теперь он считает «не только своим правом, но и своим долгом высказать то, что есть, каждому члену партии, которого я считаю достаточно подготовленным, зрелым, выдержанным и, следовательно, способным помочь партии выйти из тупика без фракционных судорог и потрясений»[235].
Письмо Троцкого сразу же вызвало смятение в рядах правящей фракции и беспокойство по поводу того, что его содержание может стать известно широким кругам партии. На заседании Политбюро 11 октября, впервые обсуждавшем это письмо, некоторые члены и кандидаты в члены Политбюро, ещё не связавшие себя тесно с «тройкой», признали ненормальность сложившегося внутрипартийного режима. Так, Дзержинский потребовал обновления Московского комитета как слишком бюрократического, отчего рядовые члены партии в Москве не считают возможным открыто высказывать своё мнение в рамках партийной организации, а делают это за её спиной. Бухарин, выступая против предложения о том, чтобы новым постановлением Политбюро обязать членов партии сообщать о внутрипартийных группировках, сказал: «Это только повредит. Это будет понято, как избыток полицейщины, которой и без того много. Нам необходимо резко повернуть руль в сторону партийной демократии»[236]. Никто из присутствовавших не выступил против этих слов Бухарина, а Молотов даже подчеркнул, что это «азбучные истины».
Вместе с тем, большинство членов Политбюро обратилось к Троцкому с просьбой об отсрочке рассылки его письма членам ЦК и ЦКК. Троцкий согласился с этим и сообщил, что со своим письмом он ознакомил лишь небольшой круг ответственных товарищей, не входящих в состав ЦК и ЦКК.
Обеспокоенное тем, что Троцкий впервые вынес за пределы ЦК свои разногласия с большинством Политбюро, последнее сделало попытку представить письмо Троцкого «платформой, на основе которой делаются энергичные попытки к образованию фракции»[237]. Для выработки такого обвинения 14 октября было созвано заседание бюро Московского комитета партии, на котором утверждалось, что письмо Троцкого распространяется среди членов Московской организации, что при этом происходит «обход работников, собирание подписей, требование созыва Съезда»[238]. (В основе такой информации лежали, очевидно, слухи о подготовке документа, названного впоследствии «Заявление 46-ти»). Бюро МК высказалось против широкой дискуссии по вопросам, поднятым в письме Троцкого, и предложило ограничиться обсуждением этих вопросов на пленуме ЦК с участием представителей крупнейших партийных организаций.
15 октября было разослано письмо Молотова и Томского членам Политбюро, в котором выражалась обеспокоенность тем, что письмо Троцкого уже проникло в широкие партийные круги и может в ближайшее время стать предметом обсуждения районных собраний Московской организации. По поводу этих утверждений Троцкий заявил, что он немедленно, согласно договоренности на прошлом заседании Политбюро, принял меры к тому, чтобы письмо не получило распространения до следующего заседания Политбюро, и что он считает исключённой возможность распространения письма и тем более сбора под ним подписей. Очевидно, предполагая, что распространение письма является провокацией со стороны Сталина, желавшего получить предлог для обвинения Троцкого и его единомышленников во фракционной деятельности, он подчёркивал, что если письмо «кем-либо распространяется, то не по моей воле» и просил проверить, не идёт ли это распространение «через технический аппарат Секретариата ЦК»[239].
В тот же день было созвано заседание Президиума ЦКК, которое обсудив письмо Троцкого (в его отсутствие), приняло резолюцию, развивавшую обвинения, выдвинутые бюро МК. В ней утверждалось, что «партия этим письмом поставлена перед фактом выступления одного из членов ЦК с определённой платформой, противопоставленной проводимой ныне нашей партией, в лице её Центрального Комитета, политике»[240] и перед попыткой организации фракции на этой платформе, поскольку письмо якобы стало достоянием широких партийных кругов. Президиум ЦКК призвал во что бы то ни стало избежать широкой партийной дискуссии по письму Троцкого и изжить разногласия на ближайшем пленуме ЦК и ЦКК, запретив до вынесения его решений разглашение письма.
XV Контратака
Существенное изменение в создавшуюся ситуацию внесло представленное в тот же день, 15 октября, в Политбюро ЦК «Заявление 46-ти». Оно было названо так потому, что его подписали 46 членов партии со стажем до 1917 года. В этом документе так же, как и в письме Троцкого, нетрудно обнаружить перекличку с ленинскими идеями «политической реформы». В «Заявлении 46-ти» вопросы изменения внутрипартийного режима и борьбы с аппаратным бюрократизмом ставились шире и острее, чем в последних ленинских работах, поскольку за несколько месяцев после отхода Ленина от руководства партией авторитарно-бюрократические тенденции в партийной жизни намного возросли. «Под внешней формой официального единства, — говорилось в этом документе, — мы на деле имеем односторонний, приспособляемый к взглядам и симпатиям узкого кружка подбор людей и направление действий. В результате искажённого такими узкими расчётами партийного руководства партия в значительной степени перестаёт быть тем живым самодеятельным коллективом, который чутко улавливает живую действительность, будучи тысячами нитей связанным с этой действительностью. Вместо этого мы наблюдаем всё более прогрессирующее, уже почти ничем не прикрытое разделение партии на секретарскую иерархию и «мирян», на профессиональных партийных функционеров, подбираемых сверху, и прочую партийную массу, не участвующую в общественной жизни»[241].
В «Заявлении 46-ти» выразительно описывались нездоровая атмосфера внутри партии и механизмы аппаратного подбора кадров, подрывающие уставные принципы и нормы партийной жизни. «Члены партии, недовольные тем или иным распоряжением ЦК или даже губкома, имеющие на душе те или иные сомнения, отмечающие «про себя» те или иные ошибки, неурядицы и непорядки, боятся об этом говорить на партийных собраниях, более того — боятся беседовать друг с другом, если только собеседник не является совершенно надёжным человеком в смысле «неболтливости»; свободная дискуссия внутри партии фактически исчезла, партийное общественное мнение заглохло. В наше время не партия, не широкие её массы выдвигают и выбирают губернские конференции и партийные съезды, которые в свою очередь выдвигают и выбирают губкомы и ЦК РКП. Наоборот, секретарская иерархия, иерархия партии всё в большей степени подбирает состав конференций и съездов, которые всё в большей степени становятся распорядительными совещаниями этой иерархии»[242].
