Она выбиралась из-под этого спазматического давления в синяках, с раздавленными губами, с ощущением боли в мышцах, возмущенная его жестокостью и зверством.
— Это просто скотство, — сказала она однажды.
— Нет, — возразил он после паузы, — я становлюсь зверем, а ты ведь не перестаешь им быть.
Он никогда не устраивал ей сцен, никогда ни единым словом не подтвердил своего молчаливого ожесточенного согласия на ее измены. Он не жалел для нее самых вульгарных эпитетов, не стеснялся употреблять самые оскорбительные выражения. И Ванде это нравилось. Она часами могла слушать все, что он говорил о ней. Чем больше он издевался над ней, тем больше ей хотелось привести его в ярость.
Время от времени по утрам у Щедроня появлялись исключительно срочные дела и не оставалось даже нескольких минут, чтобы выпить чашку чая. Тогда он бывал особенно злым, и Ванда не могла не воспользоваться оказией.
По устоявшейся привычке она поздно вставала и, несмотря на пору года, ходила по квартире нагой, пока служанка не приготовит ванну. Она утверждала, что это необходимо для гигиены кожи. Щедронь усматривал в этом нечто непристойное, однако ничего не менялось. Если он очень спешил, Ванда вставала раньше и знала, что муж должен опоздать, так как не сможет быть безразличным к ней. В такие минуты он бывал особенно раздраженным, а посматривание на часы приводило его в бешенство. При его пунктуальности и присущем ему почти маниакальном чувстве долга борьба была нелегкой и все же неизменно заканчивалась победой Ванды.
Только в таком состоянии он интересовал ее. Обычно его общество наводило тоску на Ванду, если он не говорил о ней. Он давил ее своим умственным превосходством и пренебрежительностью к окружению, в котором так серьезно относились к ее интеллигентности. Он никогда не начинал с ней полемики на предмет ее литературной деятельности, реагируя на ее лучшие статьи пренебрежительной усмешкой или пожатием плеч. При этом он не скрывал свою неприязнь к «Колхиде», а также иронического отношения к окружающим ее проблемам.
Что касается образа жизни Ванды, он даже не пытался его изменить, хотя, вне всякого сомнения, жаждал этих перемен. Он был совершенно убежден, что ничего из этого не выйдет, а может привести лишь к разводу, чего ему совсем не хотелось.
Так уж сложилось, что каждый жил своей жизнью. Щедронь не много знал о Ванде, она, в свою очередь, ничего не знала о нем. Разумеется, когда до нее доходили слухи, что Щедронь занимает все более высокие позиции в научных сферах, что он на пути к славе, ее радовало это, но она не утруждала себя тем, чтобы вникать в подробности или читать нудные, изобилующие специальной терминологией работы мужа, а может, и не имела на это времени. К своей публицистике она относилась достаточно серьезно, поэтому готовилась обстоятельно и всесторонне. Она поглощала массу беллетристики, постоянно посещала театр, львиную долю времени у нее отнимала «Колхида», эта настоящая кузница мысли, где в дискуссиях создавалась конструкция здания новых обычаев, где оттачивались мнения, изобличалась ложь и создавалось направление первой рациональной социальной реформы.
Именно это направление послужило стимулом для Ванды. Она начала писать и быстро заняла одно из ведущих мест в ряду оспаривающих пальму первенства. Номинальным и презентабельным вождем, правда, по-прежнему оставался Шавловский, однако решала она, не раз склоняя Шавловского с основной линии то в одну, то в другую сторону. Свершалось это под влиянием убедительного релятивизма Дзевановского. После каждой беседы с ним Ванда чувствовала себя все менее уверенной в ранее простых и ясных вопросах, находила в них сложные периферии и необходимость проверить ту или иную аксиому. Однако об отступлении с занятых позиций, о перекрашивании вывески даже частично, о каком-то отклонении от намеченной трассы не могло быть и речи. Внутренние эволюции в «Колхиде» проявлялись снаружи лишь уменьшением или увеличением давления в акции. Нужно было последовательно двигаться вперед и закрывать глаза на сомнения.
— Речь идет не о доброй вере, а о хорошей работе, — говорил Шавловский.
— Ни одно человеческое дело не может быть совершенством, — утешал Ванду Ян Камиль Печонтковский, один из аргонавтов, известный художник и декоратор.
И Ванда оставалась на посту. Несмотря ни на что, она верила в справедливость дела, а сомнения оставляла в стороне.
— В этом мое преимущество перед противниками, — говорила она Дзевановскому. — Я свободна эмоционально по отношению к провозглашаемым мною взглядам.
А взгляды ее были ясными, простыми, трезвыми и благородными: нужно исключить из жизни фальшь, осудить лицемерие и таким образом бороться за право на счастье каждого человека.
Мир, человечество, общественность и каждый отдельный человек уже созрели для того, чтобы выбросить в окно условности, затасканные каноны, глупые традиции и предрассудки. Человек живет свои несколько десятков лет не для того, чтобы терпеть, а для того, чтобы получить от собственного существования как можно большую дозу личного счастья.
«Все общественное законодательство, — писала Ванда, — священные обычаи, традиции и религии — это уродливый комплекс запретов, волчьих ям, вырытых миллионом мрачных веков, чтобы извести маленький и единственно важный кусочек человеческого счастья».
О том, что она не была одинока в своих убеждениях, свидетельствовали десятки писем, получаемых со всей страны. С этими письмами приходила надежда. Писали в основном женщины, так как именно они в большей степени чувствовали несправедливость, обиду, какие нес общественный строй. Одно из таких писем было даже опубликовано Вандой как меткий и острый ответ на обвинения и насмешки противников.
Начиналось оно следующим образом:
«Приобщение женщин к общественной жизни часть мужчин встретила освистыванием. Мужчины лишают нас права голоса во всех вопросах современности. Обратимся тогда к пресловутой мужской логике. Они же сами жалуются, что мир плохо организован, что жизнь тяжела, раз за разом человечество подвергается страшным социальным и экономическим катастрофам. Слоном, соглашаются, что тысячи реформ не привели ни к чему, что основания, на которых зиждется частная и общественная жизнь, не выдерживают тяжести действительности. Тогда спрашивается: кого следует благодарить? Кого же, если не мужчину?! Ведь мужчина, как описывает история, самовольно и безраздельно осуществлял законодательную и исполнительную власть на протяжении тысячелетий. И какой результат?! Что?.. Нам говорят, что мы не имеем опыта, но, Боже правый, если мужчина за пять тысячелетий правления миром еще не приобрел этот опыт, так будьте любезны, позвольте и нам выйти на общественную арену, чтобы попробовать свои силы».
