Вот и всё. Можно поставить точку. Сажусь прямо на пол, уперевшись затылком в изножье кровати. На какие-то десять минут мне показалось, будто моя жизнь похожа на плутовской роман. Интриги, похищенные письма, прятки в кладовой. Но моя судьба — другая. Я сама себе такую выбрала, так что и жалеть не о чем. И винить некого. Не Розу же, в самом деле? Без нее мне, пожалуй, еще тошнее бы жилось. Без тех знаний и навыков, которые она мне передала. Что так, что эдак, я пустила бы свою жизнь под откос. Не лучше ли отойти в сторону и дать пожить тем, кто хотя бы умеет наслаждаться каждой минутой бытия?
Я закрываю глаза и мысленно прощаюсь со всеми. Бабушка, мама. Аделина Валанкур и ее близкие. Нора с кроткой улыбкой. Роза (жива ли?). Повариха Лизон. Жанно, грум братьев Мерсье. Монахини в школе. Наш управляющий мсье Жак. Рабы, чьи имена я еще помню.
Джулиан Эверетт.
Дезире, Дезире, Дезире!
Марсель сумеет о ней позаботиться. При всей своей ветрености он любит Ди, и никогда ему не узнать, что она цветная.
Я буду оберегать ее даже после смерти.
Ди остается уложить меня в постель. Говорит, что вид у меня неважнецкий, хотя по глазам замечаю, что ей попросту стыдно за глупую детскую выходку. Чуть не силком сестра вытаскивает меня из корсета и заботливо, как маленькой, помогает облачиться в мягкую льняную сорочку. Одну руку, теперь другую, а волосы аккуратно расплетем. Вот как славно. Из Дезире получилась бы хорошая камеристка, если бы не вспыльчивый нрав, а так щипцы для завивки ей доверять опасно.
Подоткнув мне одеяло, сестра с ногами забирается на кровать. Ее платье превращается в бесформенную груду желтых складок, воланов и лент, но Ди, обычно та еще чистоплюйка, не замечает беспорядка. Она смущена, что напугала меня. Просит прощения. Признается, что приревновала меня к мсье Эверетту, с которым в последнее время я вижусь чаще, чем с ней. Тут бы напомнить ей, что переезд из детской был ее задумкой, но я предпочитаю промолчать. Пусть и дальше меня хвалит. Не скрою, безыскусные слова Ди тешат мне сердце.
Время идет, но я не спешу выпроваживать сестру. Меня не покидает ощущение, что мы видимся в последний раз, посему я рассчитываю выжать из него все, что только можно. Мы болтаем о плантации Фариваль, обсуждаем одним нам понятные — и смешные — мелочи. Как в августе негритята сшибали пекановые орехи длинными бамбуковыми шестами, а когда бабушка отворачивалась, тыкали ими друг в друга. Вот умора-то! Или как каджуны[31] — грязные, заросшие бородой по самые глаза — привозили нам битых уток по пятницам. Утка кормится от воды и, стало быть, сама почти что рыба. Бабушка охотно закупала дичь — а почему бы нет, коли сам отец Пьер не считает ее за скоромное? — зато мама всякий раз стенала, грозя нам карами за чревоугодие. Дом, милый дом.
Когда стрелки часов вновь смыкаются и разбегаются по своим делам, я понимаю — пора. Иначе Ди у меня до рассвета просидит. Чтобы прогнать ее, я прибегаю к нехитрой уловке — притворяюсь спящей. Но моя старательность вновь оборачивается против меня: я так усердно жмурюсь, что не замечаю, как меня на самом деле охватывает дрема.
Просыпаюсь в холодном поту и кубарем скатываюсь с постели.
Который час?
За окном — темень. Не такая, как дома, не кофейно-черная, пропитанная терпкими запахами трав и сладостью гниющих среди травы апельсинов, дрожащая от многоголосья цикад, а белесая городская ночь. Кажется, будто я снова на пароходе, и он влачит свое грузное тело по волнам Атлантики. Под ногами ходуном ходит пол, но нет, это не качка — просто переутомление.
Часики на камине показывают два ночи. Должно быть, Иветт уже вернулась. Пойду и поговорю с ней. Должен же у нее быть инстинкт, что гонит зверей из горящего леса, а людей — прочь от объятий смерти? Мне только и нужно, чтобы она поклялась не вредить нам с Ди. И отдала письмо. Тогда мы склеим расколовшуюся дружбу так аккуратно, что комар носу не подточит, и все будет как прежде. А Смерть, вскинув на плечо лопату, уйдет ни с чем.
И никому не придется умирать — ни Иветт Ланжерон, ни мне.
Ну, разве я многого прошу?
А если она откажется… если откажется…
Едва ступая по ступеням, я спускаюсь вниз. В груди клекочет раненая птица, бьется в снежной круговерти перьев, распахивает клюв. Сова, прилетевшая с низовий Миссисипи, сова, чей крик вселяет ужас в сердца негров, дух отмщения, злая вестница, кошмар, соткавшийся из болотных испарений. Что я делаю здесь, в сердце Лондона? Уместен ли здесь мой клекот? Моя волшба?
«Ведьма, ведьма, сатана вошел в твое черное сердце!»
«Ему с тобой интереснее».
«Все, что у меня есть — это меч, и рублю я с плеча».
«Тогда руби».
Голоса из прошлого наполняют мое сознание, вытесняя за окоем и страхи, и сомнения. У спальни Иветт на меня снисходит странное успокоение. Я устала бороться, я так смертельно устала за эту дюжину лет. Теперь будь что будет. Наверное, так исхлестанный, весь в мыле конь склоняет шею пред хозяином — и благодарит за то, что мучения позади.
Я делаю себя доступной. Открываю себя изнутри. Я готова быть оседланной.
Остается только позвать.
Тяну за ручку двери, как вдруг меня ослепляет рой синих бабочек. Их хоботки — иглы, крылья остры, как папина бритва. Успеваю зажмуриться — не то полоснут по глазам. Не могу вдохнуть, чтобы не втянуть их в себя, боюсь открыть рот, иначе их лапки-крючки раздерут мне горло… Я задыхаюсь и падаю, падаю целую вечность, а потом Смерть ловит меня на руки, легко, будто я котенок, сорвавшийся с ветки, будто я стала невесомой.
Холод на губах. Теснота в груди. Легкие сжимаются, как подернутые морозом лепестки магнолий.
И всё.
Я даже рада, что всё закончилось так быстро.
* * *
…В носу щекочет от запаха ветивера, из-за чего мне кажется, будто я снова дома, в постели. Сейчас Нора принесет мне кофе, а потом мы с Ди пойдем в сад собирать апельсины для цукатов, которые давно уже обещает приготовить Лизон…
Приподнимаюсь на локте — что за диво? Я лежу на траве, на просеке у болота. Чуть поодаль высятся кипарисы, их корни увязли в зеленой жиже, с раскидистых ветвей неряшливо свисают гирлянды испанского мха. От болотной воды тянет сладковатой гнилью. Лягушки и цикады перекрикивают друг друга, но смолкают ненадолго, когда раздается всплеск и, как плавучее бревно, воду рассекает шершавая спина аллигатора.
Под пальцами хлюпает грязь, но мне удается привстать. Отираю ладони о подол сорочки. Смахиваю прилипшие к лицу пряди и замечаю, что от влаги мои волосы вновь закурчавились. Неужели я в Луизиане? Но как?
