Словно прочитав мои мысли, он встал из кресла и подошел ко мне, а я тем временем лихорадочно старалась придумать что-нибудь такое, чтобы он не выглядел обиженным ребенком, которому пообещали лакомство, да так и не дали.
— Быть может, вам нравятся сады, — предположил он. — Их считают очень красивыми. Согласитесь ли вы прогуляться по ним вместе со мной?
Отказать ему значило бы проявить верх неучтивости. И мы вместе с Людовиком оказались на дорожках, огражденных от чужих нескромных взоров стенами и зарослями виноградной лозы, окаймленных кустиками аканта. В жаркий день так и манила прохладная тень росших в саду ив, смоковниц, кипарисов, олив и персиковых деревьев. Было бы совсем хорошо, если бы сад еще украсили хоть несколькими статуями да разбросанными там и тут фонтанами, но в любом случае эти распланированные насаждения не могли компенсировать мне утраченную свободу путешествовать вдоль и поперек всех моих владений, как бывало некогда, во времена отца. Чем вообще можно компенсировать то безрадостное существование, которое мне навязали? Вся моя жизнь отныне была полна таких суровых ограничений, будто я приняла монашеский постриг. Радующая глаз красота и ароматы, царившие здесь и подчиненные строгому порядку, вовсе не компенсировали того, что Людовик по-прежнему избегал моего ложа.
— Людовик, — прикоснулась я к его руке, когда мы остановились у клумбы ароматных лилий, — я не понесла от вас наследника.
Истечения наступили у меня в обычное время. Даром пропали усилия, предпринятые Людовиком после отвоевания белых кречетов. Единственный шаг, сделанный ради вящего укрепления нашего брачного союза, не помог достичь желанного результата.
Лицо супруга омрачилось.
— Я должен молить об этом Господа Бога.
Больше он не сказал ничего — мне, во всяком случае. Полагаю, что все его жалобы пришлось выслушивать Господу Богу.
— Это ненужная трата денег. Все равно, что бросать их на ветер, — бушевала Аделаида, когда в моих покоях появились каменщики, а воздух наполнился пылью, веселой перебранкой мастеров и нестройным пением подмастерьев. — И ради чего? — вопила она, перекрикивая стоявший вокруг грохот. — Чтобы жить в неге. Ни к чему это все. — Она так сверкнула глазами, что во взгляде слились неприязнь ко мне и к воцарившемуся во дворце беспорядку. — Вам надобно научиться жить так, как живем мы, франки. Слишком вы нежны там, в этой взбалмошной Аквитании.
— Неужто вы не одобряете этого, мадам?
Вопрос был задан нежным, сладким голосом. Мой актерский талант рос с каждым днем, а я быстро поняла, что поддразнивать вдовствующую королеву куда приятнее, чем открыто возражать ей. Аделаида, чтобы досадить, намеренно обращалась ко мне только на langue d’oeil, которым я теперь уже вполне овладела. Но я отвечала ей по-латыни.
— Да, не одобряю. Во что это вы втянули моего сына?
— Я просто попросила его сделать мою жизнь хотя бы сносной.
— Это все не нужно. Я Людовику так и сказала.
— Но ведь вам нет нужды мириться с переделками, мадам. Я велю каменщикам не трогать ваши покои. Если уж вам так хочется жить в грязи и холоде и задыхаться от дыма, на то ваша воля.
Она подстерегла меня после мессы в коридоре, ведущем в королевскую часовню, где мой регент только что так выводил гимны, что превзошел самого себя. Поначалу я хотела пройти мимо, но потом остановилась и повернулась к ней лицом. Не в моем характере отмалчиваться, когда ставят под вопрос мои приказания. И легко перешла на грубоватый выговор langue d’oeil, ибо так казалось удобнее выразить обуревавшие меня чувства.
— Если вы желаете принести жалобу на мои действия, мадам, то обращаться надлежит ко мне, а не к вашему сыну. Я не желаю, чтобы вы беспокоили Людовика из-за мелочей, кои вам не по нраву.
— Я буду жаловаться так, как сочту нужным, — резко бросила она. — Жаловаться тому, от кого смогу добиться решений.
— Так вы полагаете, будто сумеете убедить Людовика?
— Я его мать. Ко мне он прислушивается.
Но взгляд ее горящих злостью глаз скользнул в сторону.
— Вот и прекрасно, — изобразила я легкую улыбку. — Быть может, вам удастся просветить его относительно того, что он теперь уж не монах, а король Франции.
— Он не нуждается в подобных напоминаниях.
— Думаю, что как раз нуждается. Мы же обе знаем, что в эту самую минуту он присутствует на торжественной обедне, а затем до конца дня останется в соборе Богоматери, невзирая на то, что здесь его ожидает депутация от Нормандии, самим же Людовиком и вызванная в Париж. Они слоняются без толку по зале приемов, как и вчера почти весь день. — Я помедлила только одно мгновение. — Сын ваш не прислушивается к вашим советам, мадам, ведь правда?
— Вы дурно воспитаны! — прошипела Аделаида. — Вы непочтительны!
— Я королева Франции и супруга Людовика, а потому никто не вправе упрекать меня в чем бы то ни было. — Я учтиво сделала ей реверанс. — Людовик уже вырос, он стал мужчиной и отдалился от женщины, давшей ему жизнь. Желаю вам всего доброго, мадам.
— Не выйдет у вас делать все по-своему, — долетели до меня ее последние слова.
Не выйдет? Я усмехнулась. Аделаида была мне не страшна. Сомневаюсь, что ей удавалось когда-либо добиться, чтобы сын хотя бы выслушивал ее достаточно внимательно. Теперь же Людовик будет слушать только меня и никого больше. Кто помешает мне в этом?
— Вы — сатанинское отродье, мадам! Стыдитесь!
Вот уж, право — «кто помешает мне?»
Стыдиться? Я застыла на месте, сознавая опасность этой угрозы.
— Воззрись на себя, женщина! Ты вся притворство, напускная учтивость да жеманная походка, наряды да украшения.
Я разгладила руками юбки из дамасского шелка, хорошо сознавая, как переливается на свету богатое шитье темно-коричневого наряда. Разве я мало сил потратила на свою внешность, чтобы не уронить достоинство супруга в глазах важных гостей? Да и станет ли гость, прибывший ко двору, говорить с королевой Франции в таком тоне?
Станет, если это Бернар, аббат монастыря цистерцианцев в Клерво[33]. Он стоял в тронном зале и, брызжа слюной, выкрикивал слова осуждения, а развевающаяся грива седых волос делала его похожим на святого пророка, словно сошедшего со страниц Ветхого Завета.
— Твои волосы — посмотри! — открыты взорам всех мужчин. Не внемлешь ты велениям Господа, кои дал Он падшим дочерям Евы? Во искупление того, что соблазнила она Адама и ввела его во грех!
И это было еще не все.
— Нечестивая дочь Велиала![34] Видом своим ты оскорбляешь взор Божий! И если супруг твой не желает вразумить тебя, как должно, то долг сей исполню я, во имя Господа нашего!
