Существовали, конечно, и иные мнения, но их как бы забивало, глушило настроение более активных граждан.
И конечно, образованные сторонники Тезея решили воспользоваться такой, почти всеобщей, взбудораженностью ожидания. Для начала предполагалось публично порассуждать перед народом о богах и мироздании.
— И хорошо бы, чтобы полис платил за эти выступления, — предложил Клеон.
Мысль понравилась. И в целом понравилась, и в том, что платить за интерес интереснее — кто-то и увлечется возможностью стать образованным.
— Надо прочитать народу весь свод преданий и песен древних, — добавил любитель искусств Пелегон. — И — чтобы не пропускать ни строки: где остановился один чтец, с этого места продолжает другой.
— Слишком красивым все представляется, — заметил все-таки скептический Мусей.
— Это оттого, что и Мусей, и вы все про танцы мало знаете, — объяснила Пракситея.. — В танце все складно. Танец замешан на музыке. А музыка все равно что вино.
— Тогда полития — тоже музыка, — с жаром вставил Герм.
— Нет уж, музыка не может быть грубой. Пойло — это не музыка, — возразила Пракситея.
— А похмелье — не праздник, добавил Мусей. — От похмелья чесноком разит.
Вскоре стало известно: к Тезею присоединяется на севере и четырехградье во главе с Марафоном. Что здесь сказалось? Поездка туда Герма или то, что Тезей именно там поймал устрашавшего всю округу критского быка?
И молодой царь засобирался съездить еще севернее — в Афидны.
В Афидны Тезей направился с небольшой группой всадников. Все-таки ехать по территориям, уже присоединившимся к центральному полису на новых условиях. Дальше будет видно. Если в четырехградье убедят молодого царя, что необходимо усилить его отряд, он сделает это с помощью местных воинов.
Марафон открывает, как говорят в Аттике, дорогу в леса, не в те, что по уступам и склонам кое-как взбираются к вершинам гор, — таких у самих греков вполне достаточно, — а в те, что спускаются и на равнины, занимают их собою с каким-то зеленоствольным нахальством, словно только они тут и хозяева. Земля деревьев — целая страна. Не роща с птичками, посвящаемая богу или богине, а неведомо что. Можешь ли ты подарить своим бессмертным то, чему и конца не видно, где запросто заблудиться. Чьи эти леса? Где им пределы? Прожорливости коз наших аттических на них не хватает. Может быть, конечно, это далекие предки греческие оттеснили скопища деревьев к склонам гор, расчищая себе равнины. Но ведь и человеку где-то жить надо.
Так вот, в Марафоне, который открывает дорогу в леса, Тезею разъяснили: Афидны, именуемые малолюдными не только потому, что там жителей, действительно, относительно немного, но и оттого, что на душу каждого приходится несчитанное количество деревьев, весьма миролюбивы. Не варвары какие-нибудь. И вождь их, Афидн, тоже не злой. Хотя и со странностями: сильно ученый. Может быть, правда, именно поэтому Афидн старается поддерживать хорошие отношения и с марафонцами с этой стороны, и с фессалийцами с той, где леса временно кончаются и снова открываются более свободные пространства. До других лесов, которые ведут, и впрямь, неведомо куда. И может быть, нигде не кончаются… Да уж, для греков куда более предпочтительно море со всеми его опасностями. Они, греки, и в море стремятся оттого, что там ни лесов, ни гор. Глазей — куда хочешь. Пусть и на саму опасность.
В свою очередь, и марафонцы хорошо относились к жителям Афидн. Да и почему к ним хорошо не относиться, когда наблуждаешься по лесам и вдруг выходишь к мирному жилью. Как не обрадоваться…
Молодые афиняне с Тезеем тоже испытали подобное, когда выехали из леса на обширное пространство между разбегающимися в разные стороны стенами деревьев и увидели ближе к себе выложенные из крупных тесаных камней стены Афидн и выглядывающие из-за них верхушки построек.
…Через некоторое время омытые и умащенные в гладкостенных купальнях афиднянками, благоухая, расположились тезеевцы перед домом здешнего владыки. На земле были расстелены полотнища плотной толстой ткани, сверх нее — хорошо выработанные шкуры животных, самих гостей одели в тонкие женственные хитоны, прикрытые косматой шерсти покрывалами. Громко гогоча, гости играли в кости.
— Такая плотная наша ткань, что масла не впитывает… — похвасталась одна из юных прислужниц. — Почти не впитывает, — поправилась она.
— Значит, пятна все-таки остаются, — весело уточнил Пилий.
— Если за все хвататься, не омыв рук, так они везде останутся, — отчеканила словоохотливая молодая афиднянка.
— Не скажи, — вмешался в разговор Мусей, — тебя, красавица, прихватишь, кожица порозовеет, а потом все сойдет.
— Мужчинам вообще все сходит, — оставила за собой последнее слово лесная нимфа.
Но вот и к парадному пиршеству было все готово. Гости поднялись в покои Афидна, миновали небольшую статую Гекаты, хранительницы дома в ночные часы. Не медной, не из глины вылепленной, а деревянной, вырезанной грубовато, словно в прадедовские времена. Статуя тоже напомнила о лесной стороне, до которой добрались афиняне, как и колода Аполлона уличного — дневного покровителя дома, которую афиняне видели, еще подходя к усадьбе. Если бы эта колода не стояла близ жилища вождя афиднян, ее можно было бы принять за изображение какого хочешь бога, Гермеса, например, особенно если поставить такую колоду на развилке дорог.
Стены приемных покоев здесь тоже покрыты деревом: гладкими и хорошо пригнанными друг к другу досками, словно в корпусе морского судна. На них, как и следовало в мегароне предводителя, развешено оружие. Повсюду вдоль стены расставлены фигуры божеств, ведомых и неведомых афинянам, может быть, и не только божеств…
Афидн поощрительно улыбнулся, отмечая про себя удивленное любопытство гостей, разглядывавших статуи и статуэтки из металла, камня, глины и деревянные: собственно выставка эта и была специальная, предназначенная именно для обозрения, а не только для проведения священных ритуалов при поклонении бессмертным.
Однако афиняне приехали все-таки не пировать, а на переговоры. Поэтому, дав застолью подразогреться, Афидн увел из мегарона самых важных из них: Тезея, Герма, Мусея и Пилия. Они вышли на задний двор, миновали мощеную каменными плитами его часть и, ступив на голую землю с островками травы, достигли небольшого сооружения, крытого черепицей, сложенного из нетесаных бревен. Дверь этого сооружения украшала масличная ветвь, обвитая белой шерстью, но на ней не было подсохших завязей, какие обязательно бывают на ветвях, прикрепляемых ко входу в обжитый дом. Внутри было светло благодаря множеству светильников, чисто, пахло свежестью. Лесной воздух проникал в щели между бревнами, хорошо промытыми. Здесь тоже вдоль стен выставлены медные, деревянные и глиняные фигурки. И резные почетные скамьи, и дощатый скобленый стол ждали гостей с вином и яствами.
— Место для уединения, — объяснил Афидн, приглашая гостей рассаживаться. — Так что порассуждаем.
Невысокого роста, медлительный, загорелый, он сам был похож на одно из оживших своих глиняных или деревянных изваяний.
— Ты ведь понимаешь, зачем мы сюда приехали? — первым спросил Герм.
За благополучие переговоров в Марафоне и далее за ним отвечал как бы он, а не Тезей.
— Ты думаешь, что для нас, деревенских грамотеев, это не понятно? — усмехнулся Афидн.
— Тогда что обсуждать? — спросил Герм.
— Почему бы и не подумать, — возразил Афидн. — Мы в наших лесах диковаты, безмятежны и не особо податливы. Это в Афинах люди на морском ветру подвижны и отзывчивы на перемены. У нас бы не наломать чего…
— Цикута для перепелки питательна, а для человека — смерть, — понимающе откликнулся Пилий.
— Вот именно, — подтвердил Афидн. — К тому же возьмем положение наше. Если посуху, — за нами малоповоротливая Беотия. По морю ее обогнешь — дикие фессалийцы. Перед нами? Вы, — афиняне.
— Все мы жители Аттики, — поправил Афидна Тезей.
— Ну-у…, — неопределенно протянул хозяин.
— Тебе нет дела до отечества? — изрек Герм.
— Мне очень даже есть дело до отечества, — возразил Афидн. — Мое с ними отечество. — Он сначала повел рукой в сторону разместившихся вдоль стен изваяний, а потом обеими руками указал наверх, в небеса. — Там наше отечество.
— А здесь что? — продолжал напирать Герм.
— Здесь, как я уже говорил, мы находимся посередине, — продолжал Афидн, — поэтому должны дела свои соразмерять.
— Взвешивать, — усмехнулся Мусей.
— Пожалуй, — согласился Афидн. — К тому же — вот мы, лучшие, — последнее относилось к собравшимся, — хотим добра. Добра для многих. А чем в действительности это наше желание обернется… Ведь мы не боги. Большинство людей, как вы сами знаете, если их жизнь затронуть…
