— Это я выстрелил, — сказал Йеспер, глядя на него испуганными, как у ребенка, глазами из-под длинных, белесых ресниц. — Это я выстрелил из мушкета!
— Благодарю, — выдавил из себя Тарье и беспомощно зарыдал над своим мертвым братом.
— Я выстрелил, — повторил Йеспер, широко раскрыв глаза. — Я думал, что какой-то католик хочет убить Тарье и застрелил его. Моего друга!
Он тоже заплакал.
Тарье взял себя в руки и сказал:
— Ты правильно поступил, Йеспер, не думай больше об этом! Ты спасал меня, но ты спас и его от страшной жизни изгоя, лишенной покоя и преисполненной злобы.
Йеспер рыдал.
— У него были такие жуткие глаза, Тарье. Как мне хочется домой.
Кто-то бежал к ним, но они не были готовы к обороне.
Это был третий брат.
— В чем дело? — сказал он. — Я услышал…
Он с ужасом посмотрел на мертвеца.
— Господи, да ведь это же Тронд! Но почему у него такое лицо?
В предрассветных сумерках остекленевшие глаза отливали желтым блеском.
— Он был «меченым», Бранд. Дед знал, что среди нас есть такой. Сесилия как-то говорила мне об этом. Она слышала, как бабушка бормотала…
Забыв про осторожность, Бранд громко произнес:
— Да, ведь и в нашем поколении должен же быть хотя бы один такой…
Тарье добавил многозначительно:
— А в нашем роду всегда было заведено так, что «меченые», злые, получали в наследство колдовские зелья. Но дедушка внес изменение в эту традицию, он хотел, чтобы зелья использовались в добрых целях. Поэтому он запретил мне передавать что-либо Колгриму. Поэтому я ничего не говорил о них нашему бедному умершему брату.
Слезы опять побежали у него из глаз — и он ничего не мог с этим поделать.
— Он набросился на Тарье, — сквозь плач произнес Йеспер, все еще будучи в шоке из-за совершенного им поступка. — Он был как безумный…
Бранд воскликнул в отчаянии:
— Но почему это произошло? Почему он стал таким?
— Война. Убийства. Кровь, — печально произнес Тарье. — Все это высвобождает злые силы. А Тронд всегда хотел воевать, насколько я помню. Уже тогда в нем что-то было.
Он подошел и закрыл глаза брата. Как только желтый блеск исчез, на лице умершего появилось умиротворенное выражение.
Появилось двое офицеров.
— Что здесь происходит? Наш бесстрашный молодой воин мертв? Всего два часа назад он проявлял такую удивительную храбрость, что Крузе решил повысить его в чине. На моих глазах он убил шестерых католических дьяволов. Как жаль, что он погиб!
— Но он будет похоронен с честью, — сказал другой. — Как герой Нинбурга!
Все трое норвежцев молчали. Потом Тарье тихо сказал:
— Он был нашим братом.
Офицеры выразили им сочувствие. Один из них повернулся к Йесперу.
— Но этот молодой бездельник позорит нашу армию. Он просто-напросто дезертировал с поля боя!
— Нет, капитан, — тут же возразил Бранд. — Это была его первая битва, и ему стало дурно: он действительно наложил в штаны!
Офицеры усмехнулись. Йеспер же неуверенно улыбнулся, радуясь, что спасен.
Тело Тронда унесли, и Тарье вернулся в свой темный, жуткий, огромный сарай с провалившейся крышей.
«Чем больше ты уничтожишь жизней, тем больше тебя уважают, — устало думал он. — Того же, кто не причиняет никому вреда, все обходят стороной и презирают».
Бранд и Йеспер возвращались в свое подразделение, молчаливые и подавленные. Они были настолько потрясены случившимся, что шли, не разбирая дороги. И внезапно они снова оказались в зоне боевых действий.
Шальная пуля попала Йесперу в ногу.
Он закричал от боли и страха.
— Я умираю, — вопил он, катаясь по земле. — Умираю! Мамочка! Мама, я хочу домой!
— Тише ты, пошли, опирайся на меня и помалкивай, — шептал ему Бранд. — Нам нужно уйти отсюда. Пошли к Тарье!
— Мама! Папа, папочка! — рыдал Йеспер. — Я не хочу здесь больше оставаться! Здесь все так отвратительно! Я не хочу, чтобы люди злились друг на друга!
Так просто сказать то, на что государственные мужи тратят столько высокопарных слов.
Александр Паладин снова очнулся. Все плыло перед его глазами. Боли он не чувствовал.
Был день. Он слышал вокруг себя стоны, понимая, что все еще находится в госпитале.
Долго ли он лежит так? Ему казалось, что прошла целая вечность.
В полевых госпиталях он бывал и раньше. Он чувствовал характерный запах запекшейся крови. Но, насколько он мог заметить, здесь было на редкость чисто. Нет свалок отрезанных частей тела, как это обычно случается. Запах костра, на котором сжигали все эти трагические останки, доходил до него.
Как же тяжелы веки, какая слабость в руках! Ног он вообще не чувствовал.
У Александра осталось смутное воспоминание о лице, склонившемся над ним, лице приветливом, черты которого казались ему знакомыми. Или, вернее, они напоминали ему другое лицо.
Мягкий голос что-то говорил ему, но он не в силах был откликнуться.
Он снова слышал этот голос, но уже в другом конце сарая, так что он напоминал издали слабое бормотанье.
Александр снова почувствовал, что теряет сознание.
Кто-то крикнул совсем рядом:
— Тарье! Тарье, подойди сюда! Я умираю, это точно! И мягкий голос ответил на языке, который был ему понятен лишь частично:
— Спокойно, Йеспер, с тобой все в порядке.
Тарье?
Внезапно Александр пришел в себя.
Такое необычное имя…
Двоюродный брат Сесилии, медик?
Конечно! Он узнал норвежский акцент Сесилии.
Это ее глаза и ее черты видел он!
Он сделал попытку что-то сказать.
Заметив это, Тарье тут же подошел к нему.
— Вот Вы и пришли в себя. Все в порядке.
Александру сразу понравился этот юноша. Такое симпатичное лицо увидишь не часто. Взгляд его имел гипнотическую силу, улыбка была приветливой и добродушной.
— Ты, должно быть, двоюродный брат Сесилии, Тарье… — произнес он дрожащим голосом.
Врач удивленно посмотрел на него.
— Да. Вы ее знаете?
— Это моя жена, — попытался улыбнуться Александр.
— Разве Сесилия замужем? Я об этом не знал. Я встречался с ней на Рождество, и тогда…
— Мы поженились в феврале. Меня зовут Александр Паладин.
— Но…
Тарье не мог скрыть своей растерянности. Александр горько улыбнулся.
— Я знаю, что она рассказывала обо мне. Это ведь ты раскрыл ей глаза на мою… слабость, не так ли?
Юноша кивнул.
— Я ничего не понимаю… — неуверенно произнес он.
— Это был вынужденный брак. Мне грозила виселица, а она ждала ребенка. Мы спасли друг друга.
Ему нужно было рассказать об этом Тарье, ведь он знал их историю с самого начала.
— Сесилия ждала ребенка? Ничего не понимаю…
— Да. Но, прошу тебя, никогда никому не говори, что это был не мой ребенок! Люди не должны об этом знать. Никто.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
