– Леннар.
– Ну да. Леннар.
– У него почти святотатственное имя, – вдруг произнес, отделяясь от стены, один из Цензоров. – Вторая Книга Чистоты прямо указывает: ни одного сдвоенного поющего звука[6] в имени человека из черни. А у него так и напрашивается – Леннаар. Известно, что двойные поющие могут быть только в именах священнослужителей, тройные поющие – в именах царей и верховных жрецов Храма Благолепия, и четверная поющая есть только в Имени великого Ааааму!
При этом имени обе щепкообразные личности широко раскинули руки, потом подняли их к потолку, растопырив пальцы что было возможности. Старший Толкователь Караал досадливо постучал пальцем по каменному столу и проговорил с осторожной ноткой недовольства:
– Ладно, не будем о Книге Чистоты, тем более Второй. Сел? Хорошо. Ну что ж, – пробормотал он себе под нос. – Раз сам Стерегущий… попробуем сразу взять быка за рога… нечего размениваться на ерунду. А если… если… Ладно! Рискнем!!! – Он посмотрел на Леннара и потеребил свою окладистую бороду. – Ты как? Не дрожишь? Ну и добро! Теперь надень на голову вот эту штуку… – Он подал Леннару нечто отдаленно напоминающее королевскую корону с загнутыми внутрь зубцами.
Когда Леннар натянул штуковину на голову, зубцы довольно чувствительно уперлась в макушку. Кроме того, он тотчас почувствовал, что «корона» вовсе не мертва – она глухо содрогается, пульсирует, словно внутри содержится какой-то скрытый механизм. Толкователь встал из-за стола – он оказался довольно коротеньким человечком с обширной талией и покатыми плечами – и, подойдя к Леннару, принялся осматривать его, в то время как оба Цензора простерли к бедняге свои тощие лапки, похожие на копченые птичьи конечности…
Процедура продолжалась довольно долго. Наконец Леннар был отпущен. Брат Караал проводил его, кажется, несколько озадаченным взглядом. Леннар не знал, да и никак не мог знать, что сразу же после его ухода Толкователь брат Караал выгнал обоих Цензоров, невзирая на их протестующие скрипучие попискивания. Он тщательно запер дверь и, осмотревшись, вынул из пыльной ниши большую кожаную флягу с вином. Плеснул себе прямо в кувшин, отпил, чуть поморщился. В следующие несколько мгновений он вылакал весь кувшин и, утершись широкой ладонью, подошел к книжным полкам. Полки были огромные, во всю стену и от пола до потолка, в два человеческих роста. Книжными они назывались с известной долей условности, потому что вмещали много разной всячины, к книгам отношения совершенно не имеющей. Караал засопел, запуская руки в содержимое полок. Он долго рылся в томах, свитках, кипах бумаг, раздвигая какие-то коробки, костяные и металлические ларцы, погребцы, обтянутые темной тканью, металлические же трубки, стеклянные колбы и пробирки, две или три из которых упали на пол и разбились. Наперебой пошли какие-то резкие, перешибающиеся один другим запахи: сначала – сильный травяной, едкий, тянущий прелым сеном, затем – аромат тонких духов, в который чуть добавили жар разогретого металла; напоследок все было перебито жуткой вонью, омерзительным, тухлым миазмом, с которым можно было бы сравнить разве что вонь городской канализации, до отказа загаженной трупиками мирно разлагающихся крыс, собак и разного рода несчастливых бродяг (о многом другом из содержимого подземных городских стоков все-таки умолчим).
Старший Толкователь Караал, впрочем, не обращал внимания ни на вонь, ни на осколки разбитых стеклянных сосудов. Он подставил мощный приземистый табурет, потом пододвинул лавку и взгромоздил табурет уже на нее. Взобрался наверх. Балансируя на этом ненадежном основании, он приподнялся на цыпочках и, напрягшись, вытянул руки промеж книг, отодвигая их так, что несколько томов сорвались с полки и, распахнувшись, полетели на пол. Он шарил до тех пор, пока по лицу не заструился пот, а в ноздри не забилась обильно пыль, серая, назойливая и утомительная, как скучная книга. Наконец он одобрительно промычал и, нагнувшись, тяжело спрыгнул на пол.
Обе руки его были не пусты.
В правой он держал массивный том в переплете из грубой бычьей кожи. На коже стоял черный оттиск, изрядно стершийся от времени. В левой у него был предмет, странный как по внешнему виду, так и по самому своему наличию в этом помещении, совершенно чуждом ему. Предмет представлял собой нечто вроде черной диадемы с отходящими от нее «веточками» с черными лапками утолщений на концах. Старший Толкователь Караал посмотрел сначала на книгу, потом на диадему, потом положил и то и другое на стол и, подумав, налил себе еще вина.
– Проклятая память!.. – буркнул он. – Да нет, это я себе напридумывал… К тому же пристрастие к хорошему вину… Напиточки покрепче… Пьянство не способствует ясности рассудка. Примерно так сказал бы этот засушенный чернослив – дурацкие жрецы Цензоры… Ладно! – Заметно опьяневший брат Караал врезал кулаком по столешнице. – Завтра… завтра проверим! А хорррошее вино в подвалах у здешних ханжей, а?..
Вскоре веселый Толкователь спал, испуская богатырский храп и положив голову на книгу, на поиски которой он затратил столько времени и усилий. И даже не открыл ее.
Тем временем Леннар…
Против ожидания, его отвели в довольно приличную комнату. Вскоре молодой послушник по имени Бреник принес ему еды. На красивом лице послушника застыло чопорное, нарочито непроницаемое выражение, губы были поджаты, словно Бреник боялся выпустить из них что-то непередаваемо важное – попросту проболтаться. Леннар, заморгав, устало спросил:
– У вас все такие серьезные? Кроме старшего Толкователя Караала, разумеется, – тот веселый мужик, хотя и занимается разной ерундой.
Послушник отпрянул испуганно. Он что-то пробормотал насчет нарушения Чистоты и того, дескать, не дай боги, чтобы слова гостя Храма дошли до всеслышащих ушей Цензоров. Он так и сказал: «гостя Храма». После этого он мотнул головой, словно стараясь таким лошадиным способом стряхнуть с лица испуг, и исчез.
На следующий день Леннара снова вызвали к Толкователю Караалу, при котором все так же присутствовали два щепкообразных Цензора. Улучшению настроения они не способствовали, да и не могли по определению. Мало-помалу Леннар начал готовиться к худшему…
Собственно, сначала все шло по вчерашнему распорядку. Цензоры скучно стояли за спиной старшего Толкователя, потом один ушел, второй остался. Брат Караал, кажется, уже подвыпивший, привычно шутил, пересыпая свою речь бойкими словечками, не приличествующими церемонному служителю ланкарнакского Храма. Он спросил у Леннара:
– Ты как, выпить любишь?
– Я? – переспросил Леннар. – Это… пока не знаю.
– Так. Понятно. Значит, пьешь. Рот есть – значит, пьешь. С этим выяснили, клянусь яйцами священного осла Йиракарама… разрази меня Ааааму!
Упомянув имя бога в таком своеобразном соседстве с пикантными фрагментами ослиной анатомии (и ничуть этим не смутившись), старший Толкователь Караал немедленно налил Леннару вина в довольно вместительную чашу. Леннар подумал, что едва ли его собираются отравить. Скорее всего, этот веселый жрец в самом деле желает, чтобы он, невольный гость Храма, немного расслабился, стряхнул напряжение. Конечно же он преследует какие-то свои цели. Ну и ладно!.. Леннар выпил. А что!.. Вино оказалось отличным на вкус, терпким, сладковатым, приятное опьянение тотчас обволокло голову, в теле поселилась ласковая, бархатная истома. Отличное винцо у храмовых сидельцев, ничего не скажешь!
– Еще! – неожиданно для себя попросил Леннар.
Жрец Толкователь посмотрел на него, кажется, с явным одобрением. Тотчас налил еще, да и себя не забыл. Цензор отвернулся к стене. Кажется, он понял бесплодность своих попыток как-то регламентировать бурную деятельность брата Караала. Толкователь посмотрел на Леннара чуть исподлобья, испытующе, а потом, опрокинув свою чашу в широкий рот, махнул рукой и выговорил:
– Кем бы ты ни оказался… ладно! Приступим. Пей, пей!
И, не дожидаясь, пока Леннар допьет, он надвинул ему на лоб какую-то черную «диадему», гладкую и прохладную на ощупь. Леннар пил вино – и вдруг почувствовал, как его висков и ушей касается что-то мягкое, и… Пролилась приятная музыкальная трель. Леннар поставил чашу и вскинул глаза на старшего Толкователя. Тот смотрел на испытуемого застывшим взглядом, чуть полуоткрыв рот. Из пальцев брата Караала вывернулась и упала на пол чаша, лопнула с легким всхлипом.
– Боги мои! – вырвалось у Толкователя. – Да разве… о боги!
Какое-то смутное, не оформившееся, но готовое вот-вот выпорхнуть наружу чувство узнавания, осознания того, что с ним такое уже бывало, наполнило Леннара. Он повернул голову и, поймав в темном стекле витража собственное отражение, замер от изумления. Над его головой, рисующейся в стекле всего-то навсего неясным темным силуэтом, появилось какое-то сияние, похожее на открывающий лепестки цветок. Оно оказалось мгновенным, почти неуловимым для глаза и тотчас же погасло, и Леннар принял бы его за последствие распития вина… если бы не остановившиеся мутные глаза и перекошенное лицо брата Караала. Толкователь поспешно оглянулся, быстро сорвал с Леннара «диадему» и положил на стол.
