Черепаха Тортила кивком головы показала Оле с мамой на стулья около стола, и они тихонько прошли и сели. Кравкова вернулась на свое место. Пришедшая с ними врачиха чуть ли не на цыпочках подошла к столу, выложила на стол перед Кравковой Олину карту, услужливо раскрыв ее на нужной странице и начала было говорить что-то, но была прервана суровым: «Идите, я разберусь», – и исчезла за дверью.
Оля, которая была всем происходящим затравлена окончательно, сидела на своем стульчике, безразличная ко всему, и ждала, пока эта самая Кравкова изучит всю «историю болезни» и погонит ее опять на кресло. Мама рядом тоже подавленно молчала.
Кравкова не спеша взяла карту, не глядя, закрыла, отложила на край стола, оперлась подбородком на руку и, внимательно глядя на Олю, неожиданно ласковым голосом произнесла:
– Ну, деточка, что же с тобой произошло?
От этого простого человеческого вопроса у Оли мгновенно в горле встал комок, а глаза наполнились слезами, и она смогла только выдавить, показав на карту:
– Там все написано.
– Да наплевать мне, что там написано, ты сама расскажи, по порядку, что с тобой случилось, и что ты сама обо всем думаешь.
Оля, справившись с непрошеными слезами, начала рассказывать, сперва неуверенно, потом, видя, что слушают ее с интересом, все более подробно, и про тошноту, и про кисту, не упустила и ультразвук, о котором они с мамой еще раньше решили никому не говорить, чтобы не подставлять врачей.
Кравкова, слушая, согласно кивала, а когда Оля закончила, похвалила ее за точный рассказ и правильное понимание происходящего.
– А теперь разденься, деточка, я тебя посмотрю, – попросила она, вставая из-за стола и направляясь к столику с инструментами.
Оля – в который раз за день – забралась на кресло, зажмурилась, снова ожидая болезненного осмотра, и вся непроизвольно напряглась.
Вдруг она почувствовала ласковое похлопывание по животу, рука была теплая и сухая, и кравковский бас сказал над ухом:
– Ну, девочка, расслабь пузо, не будет больно, я тебе точно говорю.
Не то чтобы Оля поверила этим обещаниям – ученая уже – но слово «пузо» ее насмешило, она фыркнула и действительно расслабила мышцы. Но Кравкова почему-то с осмотром не торопилась. Подождав минуту-другую, Оля осторожно раскрыла глаза и увидела, как черепаха Тортила, наклонившись, снимает перчатку над столиком.
– А смотреть меня вы не будете? – робко спросила Оля, и услыхала в ответ спокойное:
– А я уже посмотрела. Сейчас вот еще пару железок придется в тебя засунуть, это немного неприятно будет, ты уж потерпи.
От обалдения Оля почти не обратила внимания на засовывание железок. Это надо же! Она за последние две недели многих врачей повидала, но чтобы совсем не почувствовать болезненного осмотра, да еще на истерзанное нутро… Фантастика.
Но чудеса не кончились. Когда Оля слезла с кресла и оделась, мудрая Тортила снова села за стол и очень подробно объяснила, что, по ее мнению, с Олей происходит.
– У тебя матка по размеру не соответствует срокам, она меньше и мягче, и это не очень хорошо. В такой ситуации можно бояться внематочной, но если ультразвук показал, что яйцо на месте, значит, не в порядке что-то еще.
– Но ребеночек там, и сердце бьется, – всполошилась Оля.
– Правильно. Это самое главное, но и матка должна расти, как положено.
– Может, это из-за кисты?
– Вряд ли. Кисты, кстати, я вообще не увидела, только яичник слегка увеличен. Она, как правило, к восьмой неделе и рассасывается, – покачала головой Кравкова. – Я не хочу тебя лекарствами пичкать, навредить тут – проще простого. Мы сделаем так. Ты придешь через неделю, принесешь все анализы, вот я пишу, какие, и сделаешь еще ультразвук. Тогда будем решать. А пока гуляй больше, дыши воздухом. И ничего не бойся, это хуже всего, когда мамочки пуганые.
Оля поняла, что даже если доктор Кравкова вдруг обернется чудовищем о трех головах, она, Оля, все равно ее любит и, что гораздо важнее, верит ей.
За отведенную неделю, бегая, как заяц, Оля успела сдать нужные анализы, для чего пришлось дважды (сдать и забрать) съездить в свою старую поликлинику на краю Москвы – не в консультацию же было идти, мимо этого места пройти лишний раз было страшно. Еще в институт приходилось ездить – сессия все-таки, да и к экзаменам готовиться, хотя это как раз беспокоило Олю на удивление слабо – это ее-то, которая, бывало, в ночь перед экзаменом заснуть не могла от волнения.
И вот, как было велено, в очередной понедельник они с мамой (одну Олю теперь к врачам не пускали, Миша порывался сам ее сопровождать, но она соглашалась только на маму) снова блуждали по коридорам и этажам.
Ультразвук в этот раз делал молодой угрюмый мужик, с Олей он не разговаривал, картинок ей не показывал, только щелкал клавишами и возил датчиком по животу. Мычал что-то угрюмо себе под нос, снова стучал по клавишам. Спросил только, какой врач прислал Олю, услышал, что Кравкова, уважительно хмыкнул, но и только.
Написав заключение на листочке, Оле его почему-то не дал, позвал сестричку и велел отнести. «Ну и пожалуйста, – подумала Оля, – Тортила мне все равно все расскажет, она не то, что вы».
К Кравковой в этот раз сидела очередь, небольшая, два человека, но прием еще не начинался.
– На операции она, – объяснила женщина, сказавшаяся последней.
– На какой операции? – с ужасом спросила Оля, для которой слово «операция» ассоциацию имело единственную.
– Как это – на какой? – удивилась женщина Олиному вопросу. – Кравкова-то, она же хирург. Что вы! Она у них тут старейший хирург, у нее опыт тридцать лет, к ней только самых сложных посылают, когда уж никто не знает, что делать. Она сама редко режет теперь, больше консультирует, но все-таки… Вы смотрите, хотите – не стойте, она может поздно прийти.
– Ничего, мы подождем, не страшно, – ответили Оля с мамой и сели на лавочку.
Смешно, но Оля испытала гордость, узнав, что ее консультирует такой опытный врач. «Вот, повезло мне, попала наконец к хорошему врачу, – подумалось ей. – И ведь я не знала, какой она врач, а сразу поняла, что хороший. И разговаривает по-человечески, и вообще…» Мысль о том, что вообще-то к опытному хирургу на консультацию кого попало не приводят и все это неспроста, в тот момент в голову ей не пришла.
И зря. Когда, высидев в очереди два с половиной часа, Оля одна, без мамы – чего бояться-то – зашла наконец в кабинет к Кравковой, мудрая черепаха долго смотрела ее («Надо же, ну совсем не больно», – радовалась Оля), долго изучала результаты анализов и ультразвука, молчала, думала, а потом усадила Олю перед собой, и, глядя ей в глаза, заговорила:
– Слушай внимательно, детка. Ничего хорошего у нас с тобой не получается. Матка не увеличивается, скорее наоборот, плодное яйцо не растет, и сердцебиение слабое, почти не прослушивается. Это значит, что беременность гибнет. Сделать тут ничего нельзя, более того, мы даже причину ее гибели определить сейчас не можем. Может быть, это удастся понять после, по гистологии. А чистку делать придется, выхода нет, и ждать долго тут нельзя, да и ждать, к сожалению, больше нечего.
Увидев Олины круглые глаза, Кравкова грустно кивнула, и продолжила:
– Ничего не поделаешь, деточка, так надо. Твоей вины тут нет, и ничьей нет, и очень важно сейчас определить, почему это произошло, чтобы потом у тебя все в порядке было. Я тебя положу к себе в отделение, и все анализы мы сделаем как надо. Сегодня у нас понедельник, в среду комиссия по госпитализации, там я выбью тебе место, а в четверг с утра придешь в приемный покой, это вход со двора, и скажешь, что у тебя – койка у Кравковой. С собой халатик возьми, тапочки там, дня три полежать придется.
Будь это сказано любым другим врачом, Оля пыталась бы протестовать, бунтовать, плакать в конце концов, но, поверив Мудрой Черепахе Тортиле однажды и навсегда, от нее Оля приняла даже такую новость. Черепаха была не врагом, но союзником, она сражалась за новую жизнь вместе с Олей, на ее стороне, и вместе с Олей же этот бой проиграла.
Все равно Оля плохо помнила, как вышла из кабинета, как они с мамой ехали домой, что она говорила Мише… Время перестало быть объемным, сплющилось в линию, линия скрутилась в тугую спираль, а в центре этой спирали были только они, Оля и ее нерожденный, теперь уже навсегда нерожденный ребенок.
Оля не вставала с дивана даже днем, сидела, завернувшись в шерстяной плед, несмотря на теплую летнюю погоду, вяло отказывалась от еды и другого стороннего участия. Иногда, просто чтобы совсем не терять связь с реальностью, она брала с полки произвольную книжку, перелистывала страницы, скользила глазами по строчкам, не цепляясь за содержание. В какой-то момент Миша насильственно растряс ее, говоря, что нужно немедленно вставать и ехать в институт сдавать экзамен по очередной бессмысленной термодинамике, но Оля резко, почти грубо отказалась и снова погрузилась в свое забытье.
