Во время завтрака никто не докучал нам вопросами и тем более предложениями. Все понимали, что решающее слово должен сказать хроноскоп.
Березкин, поглощенный своими размышлениями, машинально сжевал бутерброд, выпил кружку крепкого горячего чаю и сразу же ушел к хроноскопу. Пропускать начало хроноскопии никому не захотелось, и в результате чай остался недопитым, бутерброды и консервы-недоеденными, и Петя принялся торопливо сгребать посуду и складывать ее в ведро: прежде чем присоединиться к нам, ему предстояло перемыть ее на Енисее.
— По-моему, тебе незачем тащиться в пещеру, — сказал мне Березкин, проверяя настроенность «электронного глаза». — Следи за экраном.
Березкин, на ходу распра; вляя провод, направился к пещере, и тут едва не случилось непоправимое. Увидев, что расследование начинается, Петя, погромыхивая сложенной в ведро посудой, рысью припустил к реке-под горку ему бежалось легко. Торопясь, он не заметил черного тонкого провода, зацепился за него и вырвал «электронный глаз» из рук Березкина. С ловкостью, уму непостижимой, Березкин сумел у самой земли поймать его и, прижимая к груди, медленно опустился на расцвеченный лишайниками валун. А в трех шагах от него, точно так же прижимая к груди ведро с грязной посудой, сидел на траве Петя. Оба испуганные, бледные, они молча смотрели друг на друга, а тонкие длинные пальцы Березкина механически поглаживали черный футляр «электронного глаза», будто он на ощупь старался определять, все ли цело внутри.
— Эх ты, «суть эпохи»! — только и оказал Сахаров, проходя мимо окаменевшего Пети.
Сахаров хотел поднять Березкина, но тот встал сам и скрылся в пещере.
Глядя на пустой, не оживающий экран, я, как и все остальные, пережил несколько неприятных минут. Березкину требовалось время, чтобы еще раз оценить обстановку, настроиться, но встряска, полученная «электронным глазом», невольно наводила на невеселые размышления. К счастью, все обошлось благополучно — экран ожил.
Березкин не сказал мне, какое дал задание хроноскопу, — но сам я полагал, что начнет он с хромоногого, и не ошибся. На экране возник коренастый колченогий человек монголоидного типа в одежде, сшитой из звериных шкур мехом внутрь. Я не антрополог, и мне трудно судить, имелись ли какие-нибудь признаки, отличающие его от современных жителей Центральной Азии; вероятно, да, но и большое сходство не вызывало сомнений. Во всяком случае, мы единодушно решили, что хромоногий относился к одному из прототипов монголоидной расы, и на этом успокоились… Хромоногий вышагивал на экране, припадая на левую ногу, но особое внимание я обратил на его движения-быстрые, порывистые. Очевидно, при жизни он был очень подвижным, энергичным человеком, с пылким, беспокойным характером. Я хорошо запомнил его лицо-крупное, скуластое, с широко расставленными узкими глазами, большим ртом, высоким лбом, — суровое лицо воина, но не только воина: было в нем что-то одухотворенное, заставляющее подозревать в нем художника, творца.
Вообще портрет хромоногого отличался редкостной полнотой и определенностью-ничего подобного мы не видели на экране раньше (если не считать хроноскопии мертвых коосов). По форме черепа, по лицевым костям хроноскоп восстановил подлинный облик человека, подобно тому (но с большей точностью), как это делают художники-антропологи.
Экран погас, но Березкин почему-то не вышел из пещеры.
Вскоре экран опять посветлел. Странные, быстро сменяющиеся полосы зеленоватых тонов заходили по нему, но изображение не появилось. Так продолжалось секунд двадцать, а затем экран вновь погас.
Заподозрив неладное, я побежал в пещеру. Березкин как ни в чем не бывало стоял с «электронным глазом» перед монументом, и рука его лежала на крохотном пульте: еще мгновение-и импульсы пошли бы к хроноскопу.
Меня Березкин встретил не очень дружелюбно.
— По-моему, тебе положено сидеть перед экраном, — сказал он.
— Да, но экран…
— Что-экран? — не вникая в смысл моих слов, перебил Березкин. — Скажи лучше, отчего охромел твой герой?
— Видишь ли, — сказал я. — Ничего такого на экране не появилось.
— Ничего такого! Саблю от расщелины можно же отличить!
— Поди и отличи. Что ты, право! Теперь Березкин посмотрел на меня внимательнее и даже убрал руку с пульта.
— Я же не про первую передачу говорю, — сказал он. — Я же про вторую.
— Из-за второй я и пришел. На экране ничего не появилось.
— «Электронный глаз» работает! — предупредил мои сомнения Березкин. — Все в полной исправности. Хроноскопия берцовой кости должна была дать хоть какой-нибудь результат…
— Не спорю, — ответил я. — А давно ли ты перешел на поточный метод исследования? Второе задание ничего общего не имело с первым.
Березкин тихонько выругался.
— Все из-за Петьки, — сказал он-Чертов сын! Так я из-за него перетрусил. Конечно, хроноскоп не мог выяснить причину перелома, если велено восстановить облик человека. Сперва я хотел спроецировать на экран изображение каменной бабы-это были бы однотипные задания, но вспомнил про ногу…
Березкин вернулся к хроноскопу вместе со мной. Не просматривая уже полученный портрет хромоногого, он сформулировал новое задание и опять скрылся в пещере.
Когда экран хроноскопа ожил, мы увидели нашего героя верхом на коне. Нет, он не гарцевал и не рубился с врагами-хроноскоп все рисовал скупее: просто на ногу нашему герою опустился острый продолговатый предмет-видимо, сабля противника. Любителям батальных сцен предлагалось самим дополнить живописными деталями сцену битвы. Мы же ограничились тем, что приняли к сведению первый достоверный факт из жизни хромоногого; хромота его-следствие раны, полученной в бою. С кем он сражался-мы узнать не могли. Из-за чего-тоже. С одинаковой степенью достоверности можно было допустить, что хромоногий пострадал или в грабительском набеге, или при защите владений своего племени. Так или иначе, но рану он получил, выполняя волю своего маленького народа.
Наше заключение вполне устроило и Березкина, которому пришлось еще раз выйти из пещеры, чтобы дать новое задание хроноскопу.
Я думал, что Березкин продолжит хроноскопию хромоногого, но он переключился на хроноскопию галереи, ведущей из первого зала пещеры во второй. Выбор объекта немного озадачил меня, но сейчас важнее было следить за экраном, чем размышлять о поступке Березкина.
Что происходило на экране-понимали все: люди, и среди них наш хромоногий, затаскивали в пещеру ту самую глыбу мелкозернистого песчаника, из которой потом вырубили каменную бабу. Ничего интересного не заметили мы и в том, как они ее тащили. Я только обратил внимание, что люди не очень-то церемонились с глыбой-ворочали как бог на душу положит. Их движения были резкими, угловатыми, я бы даже сказал-веселыми, словно этакая боевая ватага с шутками, прибаутками, с дружным уханьем трудилась в темной, слабо освещенной факелами галерее.
Когда Березкин вернулся, я сказал ему, что он поступил нелогично, прекратив хроноскопию останков хромоногого.
— Ладно, сейчас попробуем узнать, почему он навсегда остался в пещере, — согласился Березкин. — Кстати, хроноскопии придется подвергнуть и следы на полу-они о многом могут рассказать, хотя на глаз трудно различимы.
Люди, возникшие на экране, действовали медленно и торжественно. Каменная баба была уже почти закончена, и на экране четко вырисовывалась ее нескладная широкая фигура. Но отделка, судя по всему, продолжалась. Ваятели, прежде чем приблизиться к скульптуре, совершали какие-то непонятные движения — очевидно, ритуальные. Угадывалось в этих движениях что-то от преклонения и даже от подобострастия, словно ваятели приносили извинения каменной бабе за то, что осмеливались прикасаться к ней своими резцами. Хроноскоп подчеркивал эту черту упорно-нам даже надоело смотреть на приплясывающие и раскланивающиеся фигурки.
Потом на экране появился хромоногий, и перед ним, как перед мастером, все расступились. Очень четко обозначилось на экране его лицо-суровое и умное. Хромоногий по-прежнему держался независимо, двигался быстро и свободно (я невольно вспомнил, как тащили глыбу песчаника по галерее). Без приплясывания и поклонов он приблизился к монументу, но внезапно вздрогнул, как от сильного удара, покачнулся, зашатался и упал к подножию изваяния. Слабая попытка подняться ни к чему не привела, и хромоногий неподвижно застыл на сыром холодном полу хаирханской пещеры…
— Оскорбил чувства верующих, — торопливо сказал Петя, заглядывая мне в глаза; видимо, ему не терпелось хоть чем-нибудь загладить свою вину. — Пострадал за богохульство.
Петя выпрямился, для чего-то стряхнул с груди соринки — и торжественно заключил:
— Значит, у ног каменной бабы лежит жертва религиозного фанатизма!
