Я зажмурился так крепко, что искры поплыли перед глазами.
— Как съеденный может стать поэтом?
— Не надо понимать это буквально! Ты прекрасно знаешь, что это метафора! — Эмма перекатилась набок, ее голос немного отдалился, как будто она разговаривала со стеной. — Пойми, все ритуалы плодородия основываются на обмене. Плата — это способ доказать серьезность своих намерений, готовность пожертвовать чем-то, чтобы заслужить благословение.
Я кивнул, хотя все было куда сложнее, чем просто торговля. Плата, о которой говорила Эмма, не исчерпывалась утолением аппетитов Госпожи и привычкой отводить глаза, когда очередной ребенок пропадал из колыбельки. Я явился в этот мир из другого. Я должен был жить гнусной жизнью в мире туннелей, затхлой черной воды и мертвых девиц под началом маленькой принцессы. Мое место было там. Но вместо этого я стал чужаком в чужом доме, где всегда было слишком много света. Пожалуй, это тоже была плата.
— С тобой было тяжело, — сказала Эмма после долгого молчания. — Всегда. Ты только представь, каково было мне, когда все кругом было для тебя или опасно или ядовито, а я ничего не могла с этим поделать? И еще все нужно было держать в тайне! Все постоянно спрашивали, почему мы с тобой так непохожи друг на друга. Все хотели знать, почему именно ты такой симпатичный, как будто я виновата, что мой брат красивее меня! — Теперь ее голос зазвучал тоньше и тише обычного. — Просто считается, что девочки должны быть хорошенькими…
— Ты хорошенькая, — сказал я, чувствуя, что если смогу как следует это сказать, то так оно и будет.
Сверху Эмма тихонько рассмеялась, словно я сказал, что когда вырасту, то буду гриль-тостером или жирафом. Тогда я встал и включил ее настольную лампу.
Эмма сощурилась, моргая от света.
— Что? Что случилось?
Я сел на краешек ее постели, пытаясь представить, что видят другие люди.
— Прекрати, — сказала Эмма. — Что ты делаешь?
— Смотрю на тебя.
Лицо у Эммы было нежное, более широкое и плоское, чем у меня, тусклые прямые волосы едва доставали ей до плеч. Вообще-то волосы у нее были каштановые, но сейчас, из-за пижамы в ромашку, казались немного светлее. Эмма сидела, судорожно сжимая в руках одеяло. Ее розовые щеки слегка лоснились.
Вокруг нас, от пола до потолка, громоздились книжные полки. Больше всего, конечно, здесь было книг по химии, физике и садоводству, но с ними соседствовали тома по истории и мифологии, сборники фольклора и сказки народов мира. Моя сестра читала научные журналы и заказывала книги по Интернету. Она собирала литературную критику и эссе. Ее комната была частной библиотекой ответов на все вопросы, а также памятником многолетним попыткам помочь мне, понять меня и спасти. И это тоже было частью того, что делало Эмму красивой.
Эмма смотрела куда-то поверх моей головы.
— Они подменяют наших здоровых младенцев своими больными детьми, — сказала она.
Я кивнул.
Эмма обхватила себя руками, по-прежнему не глядя на меня.
— Иногда, если новая мать сумеет полюбить подменыша и как следует о нем позаботиться, больные могут выздороветь. Они перестают быть уродцами и вырастают сильными, здоровыми и абсолютно нормальными. А иногда, если мать всем сердцем полюбит подменыша, он становится красивым.
Об этом я тоже знал, но Эмма говорила таким несчастным голосом, как будто хотела донести до меня что-то еще. При этом она все время смотрела мимо меня.
Может, в глубине души она думала, что если бы наша мама любила ее чуть больше, то она выглядела бы, как девушка с журнальной обложки, а не как Эмма, которую я знал всю свою жизнь. Мне захотелось напомнить ей, что, говоря обо мне, люди крайне редко употребляют слова сильный, здоровый и, тем более, нормальный.
В любом случае, все эти байки упускали из виду один существенный момент. Матери никогда не любили голодных страшных тварей, подменивших их родных детей. Конечно, их нельзя в этом винить. Они просто не могли заставить себя полюбить нечто столь чудовищное. Но, возможно, на такую любовь способны были сестры — в тех исключительно редких случаях, когда сестры обладали сказочным бескорыстием и были не слишком маленькими в момент подмены.
На протяжении всей моей жизни Эмма была рядом. Она подстригала мне волосы алюминиевыми садовыми ножницами, чтобы избавить меня от похода в городскую парикмахерскую с металлическими столешницами и инструментами из нержавейки. Она готовила мне завтраки, следила, чтобы я обедал, играл с друзьями и делал уроки. Заботилась, чтобы со мной ничего не случилось.
Я хотел обнять ее и сказать, что все намного лучше, чем она думает. Что мне просто странно, как она этого не замечает.
— Эмма… — В горле вдруг образовался тугой комок, пришлось сглотнуть и начать сначала. — Эмма, это не мама сделала меня таким. Это не она позволила мне прожить так долго… Это ты.
Глава двенадцатая
Посвящение
Следующим днем было воскресенье. Когда я проснулся, по оконному стеклу мерным потоком стекал дождь. Чувствуя себя полностью выспавшимся, я лежал в постели, смотрел на дождь и ждал, когда включится будильник. При свете дня все казалось серым и чахлым. Прошлая ночь уже не казалась ни особенно тревожной, ни особенно реальной.
Я перекатился на спину, пытаясь решить, чего же мне больше хочется — встать или еще поваляться.
Наконец я сбросил с себя одеяло. Несмотря на облачность, утро выдалось более солнечное, чем в последние недели, но вот что странно — меня это ни капли не мучило. Снаружи, во дворе, все выглядело ярким и непривычно четким.
Я вытащил бутылочку, которую вручила мне Морриган, сломал восковую пломбу, сделал глоток. И сразу же почувствовал себя еще лучше. Мое отражение в зеркале было потрясающим, то есть торжествующе нормальным.
Было слышно, как внизу папа что-то напевает про себя. Его шаги звучали быстро и энергично, хотя у меня просто в голове не укладывалось, как можно радоваться воскресенью.
Когда я спустился вниз, Эмма уже была за столом. Она сидела, уткнувшись в книжку, потом повернула голову, увидела меня и улыбнулась. Я остановился в дверях и смотрел на нее. Она была маленькая и хрупкая, с нежными руками и тонкими прямыми волосами.
Признаюсь, я хотел бы испытывать шок. Хотел бы ощущать потрясение и ужас, но ничего подобного я не ощущал. Меня нисколько не потрясла правда о том, что в мире существуют монстры, тайные ритуалы и подземные логова, населенные живыми мертвецами, поскольку я сам, в своем роде, тоже был монстром. Просто не проявлял свою сущность.
Я стоял в дверях, когда на кухню рассеянно вошла мама в своей больничной форме и тапочках. Эта одежда абсолютно не подходила для посещения церкви, и я засомневался, знает ли она, какой сегодня день. Волосы мама убрала в хвостик на затылке, и в утреннем свете выглядела еще большей блондинкой, чем обычно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
