‘Пойду, чтобы мстить за Феону,— ответил Андрей.
Они помолчали, и Южаков спросил:
— Вы были на Лисьей Поляне до самого последнего дня?
— Сперва у Строда, потом у Пепеляева. С ним ушел в Аян,— ответил Андрей.
— Это я знаю. Скажите, видели среди пепеляевцев Петра Андреевича Куликовского?
— Конечно, видел. Он отравился.
— И это я знаю. Странны пути человеческие! Я с Куликовским отбывал царскую ссылку, мы даже дружили. Впрочем, дружба не то слово, Петр Андреевич был всем приятель, никому не товарищ.
Только через неделю Южаков напал на след Ивана Елагина и догнал его на озере Ветреном, но окружить не успел. Елагин опять ускользнул. Он переходил с одного берега на другой,прятался в непролазных чащах и чувствовал себя в полной безопасности.
Досадуя на свою нерасторопность, Южаков говорил старому Элляю, ставшему проводником его отряда:
— А изворотлив же Елагин, ну чисто змея. Не зря говорят японцы: змея извивается даже в бамбуковой палке.
— Хитрую птицу ловят за клюв и в одиночку. Много охотников— шуму много, пусть красные нючи отдохнут мало-мало и не мешают охотнику,— посоветовал Элляй.
Южаков устроил привал на берегу Ветреного. Элляй, закинув за плечо винчестер, ушел. Южаков улегся на охапку стланика и, зевая, размышлял обо всем, что приходило в голову. «В чем духовная красота человека? В любви к отечеству? В пре-
клонении перед искусством? А что такое совесть? Может быть, жалость к людям? Но невозможно жалеть дрянь, ничтожество, пошлость. Вот говорят про кого-нибудь: он чертовски талантлив. И опять, что такое талант? По-моему, талант — это способность удивлять людей правдой, к которой они привыкли и перестали замечать».
У соседнего костра кто-то рассказывал бай.ку, Южаков прислушался. Рассказчик врал развязно, бесстыдно:
— Со мной такое приключилось в Сибири, что помилуй господи! Ехал из одного села на тройке, так ехал—снег под полозьями пел! А кони-то были какие, не кони — мысль! Ну, еду, нет, мчусь, скорее, на крыльях лечу, и вдруг — волки. Пять штук! Нет, вру,— десять! Напали, да так рьяно, что на ухабе я вон из саней- Вскочил на ноги, волки рядом. Я на березу: она сломалась, как спичка, я кувырком в середину волчьей стаи...
Рассказчик потянулся за трубкой, кто-то нетерпеливо спросил:
— А дальше-то што? Волки-то што?
— В клочья меня разорвали...
Бойцы дружно захохотали, Южаков тоже улыбнулся: любил, когда люди удивляются чему бы то ни было.
Ночь вошла в озеро косякамц лунного света, ноющим стоном комариных туч. Южаков не мог избавиться от чувства какой-то нереальности, овладевшей северным миром. Все было здесь сном — сопки, тайга, синий цветок, раскрывавшийся у ледяного тарына, охотники — доверчивые, как дети, белые ночи, берущие за душу. В этом мире неестественными были только люди, убивавшие без разбору всех, кто попадался под руку.
Южаков положил голову на ладони и уснул. И приснился ему. нехороший сон.
Он идет по ночной тайге, спотыкаясь о корни, цепляясь за иссохшие сучья. Сумрачно под старыми-елями, но вершины их белы от лунного света. Тайга расступается, Южаков выходит на поляну, заросшую травами, на середине поляны возвышается беломраморный храм. Он поднимается на паперть, открывает тяжелую, окованную медными полосами дверь. Нет ни души в храме, но под сводами вытянулись в бесконечные ряды золотые светильники с хрустальными чашами. Южаков идет между светильниками — одни горят сильно и ровно, другие едва теплятся.
«Почему здесь одни светильники?»—удивляется Южаков.
«Ты находишься в храме жизни, как раз перед собственным светильником. Когда он погаснет, ты умрешь»,— раздался холодный голос.
Южаков вздрагивает от неожиданности, отступает на шаг, стараясь увидеть между светильниками человека. Нет никого, но голос, резкий, неприятный, продолжает:
«В твоем светильнике последние капли эликсира жизни. Как
только они выгорят, тебе конец, но посмотри налево. Рядом светильник твоей матери...»
Охваченный любопытством, Южаков заглядывает в материнский светильник, что горит сильным и ровным светом. В уме Южакова мелькает дымная мысль, он отгоняет ее, мысль вспыхивает с новой силой, становясь еще более соблазнительной.
«Что же ты медлишь? Возьми из материнского светильника эликсир и будешь жить. Матери для того и существуют, чтобы спасать своих детей. Ради них они готовы на преступления, на подвиги, на смерть. Если бы мать была сейчас здесь, она бы сама наполнила твой светильник эликсиром жизни. Бери и живи! Живи!»—с темным торжеством советовал голос невидимого человека.
Подчиняясь страху за свою жизнь, Южаков приподнимается на цыпочки и отливает из светильника эликсир. Хрустальная чаша матери гаснет, зато разгорается его собственная.
С громко стучащим сердцем, без гордости от содеянного, выбирается он из храма. Луна уже закатилась, белый мрамор ступеней почернел.
«Если ты убил мать, то какое принесешь счастье людям? — спросил ледяной голос. — Чем ты лучше меня, убивающего ради своего благополучия? Я — убийца, ты—убийца, только ты опаснее и подлее...»
«Почему ты скрываешься от меня? — спрашивает Южаков, чувствуя к невидимому голосу внезапную злобу. — Боишься, что ли?»
«Я никого не боюсь! Для меня человек — пыль на дорогах истории. И ты — пыль, и сам я — тоже пылинка...»
Из темноты проявляется фигура в охотничьих сапогах, в оленьей куртке.
«Вот и я. Смотри и запоминай...»
Южаков вглядывается в широкоскулое умное лицо, в котором энергия и сила и в то же время обреченность смертника.
«Меня зовут Иваном Елагиным. Ты охотишься за мной как за волком, но пока что...»—Елагин вытаскивает из кармана револьвер.
Южаков хочет бежать —ноги не двигаются, пытается вскинуть руку — не поднимается, зовет на помощь — не слышит своего голоса, но чувствует, кто-то трясет его за плечо.
— Крепко спишь, нюча. Приснилось дурное, стонал шибко,— сказал проводник.
— Где был, Элляй?
— На том берегу выследил волка, но не мог застрелить. Стар я стал, ушел от меня тойон Елагин...
Наконец наступил час, когда они встретились лицом к лицу: их разделяла только узкая лесная протока. Южаков увидел Ивана Елагина и Лаврентия Андерса, стоящих у самой воды.
— Сдавайтесь! — крикнул Южаков, раздвигая кусты и рассматривая своих противников. Можно было двумя выстрелами свалить этих людей, но к чему лишняя кровь, когда война на Побережье окончилась?!
— А
