– Барруа, – сказал доктор, – в состоянии ли вы говорить?
Барруа пробормотал несколько невнятных слов.
– Сделайте над собой усилие, друг мой.
Барруа открыл налитые кровью глаза.
– Кто готовил этот лимонад?
– Я сам.
– Вы его подали вашему хозяину сразу после того, как приготовили его?
– Нет.
– А где он оставался?
– В буфетной; меня отозвали.
– Кто его принес сюда?
– Мадемуазель Валентина.
А’Авриньи провел рукой по лбу.
– Господи! – прошептал он.
– Доктор, доктор! – крикнул Барруа, чувствуя, что начинается новый припадок.
– Почему не несут рвотное? – воскликнул доктор.
– Вот оно, – сказал, возвращаясь в комнату, Вильфор.
– Кто приготовил?
– Аптекарь, он пришел вместе со мной.
– Выпейте.
– Не могу, доктор, поздно! Сводит горло, я задыхаюсь!.. Сердце… голова… Какая мука!.. Долго я буду так мучиться?
– Нет, мой друг, – сказал доктор, – скоро ваши страдания кончатся.
– Я понимаю! – воскликнул несчастный. – Господи, смилуйся надо мной!
И, испустив вопль, он упал навзничь, как пораженный молнией.
Д’Авриньи приложил руку к его сердцу, поднес зеркало к его губам.
– Ну что? – спросил Вильфор.
– Пусть мне принесут как можно скорее фиалкового сиропу.
Вильфор немедленно спустился в кухню.
– Не пугайтесь, господин Нуартье, – сказал д’Авриньи, – я отнесу больного в соседнюю комнату и пущу ему кровь; такие припадки – ужасное зрелище.
И, взяв Барруа под мышки, он перетащил его в соседнюю комнату; но тотчас же вернулся к Нуартье, чтобы взять остатки лимонада.
У Нуартье был закрыт правый глаз.
– Позвать Валентину? Вы хотите видеть Валентину? Я велю вам ее позвать.
Вильфор поднимался по лестнице; д’Авриньи встретился с ним в коридоре.
– Ну что? – спросил Вильфор.
– Идемте, – сказал д’Авриньи.
И он увел его в комнату, где лежал Барруа.
– Он все еще в обмороке? – спросил королевский прокурор.
– Он умер.
Вильфор отшатнулся, схватился за голову и воскликнул, с непритворным участием глядя на мертвого:
– Умер так внезапно!
– Слишком внезапно, правда? – сказал д’Авриньи. – Но вас это не должно удивлять; господин и госпожа де Сен-Меран умерли так же внезапно. Да, в вашем доме умирают быстро, господин де Вильфор.
– Как! – с ужасом и недоумением воскликнул королевский прокурор. – Вы снова возвращаетесь к этой ужасной мысли?
– Да, сударь, – сказал торжественно д’Авриньи, – она ни на минуту не покидала меня. И чтобы вы убедились в моей правоте, я прошу вас внимательно выслушать меня, господин де Вильфор.
Вильфор дрожал всем телом.
– Существует яд, который убивает, не оставляя почти никаких следов. Я хорошо знаю этот яд, я изучил его во всех его проявлениях, со всеми его последствиями. Действие этого яда я распознал сейчас у несчастного Барруа, как в свое время у госпожи де Сен-Меран. Есть способ удостовериться в присутствии этого яда. Он возвращает синий цвет лакмусовой бумаге, окрашенной какой-нибудь кислотой в красный цвет, и он окрашивает в зеленый цвет фиалковый сироп. У нас нет под рукой лакмусовой бумаги, – но вот несут фиалковый сироп.
В коридоре послышались шаги; доктор приоткрыл дверь, взял из рук горничной сосуд, на дне которого было две-три ложки сиропа, и снова закрыл дверь.
– Посмотрите, – сказал он королевскому прокурору, сердце которого неистово билось, – вот в этой чашке налит фиалковый сироп, а в этом графине остатки того лимонада, который пили Нуартье и Барруа. Если в лимонаде нет никакой примеси и он безвреден, цвет сиропа не изменится; если лимонад отравлен, сироп станет зеленым. Смотрите!
Доктор медленно налил несколько капель лимонада из графина в чашку, и в ту же секунду сироп на дне чашки помутнел; сначала он сделался синим, как сапфир, потом стал опаловым, а из опалового – изумрудным и таким остался.
Произведенный опыт не оставлял сомнений.
– Несчастный Барруа отравлен лжеангустурой или орехом святого Игнатия, – сказал д’Авриньи, – теперь я готов поклясться в этом перед богом и людьми.
Вильфор ничего не сказал. Он воздел руки к небу, широко открыл полные ужаса глаза и, сраженный, упал в кресло.
III. Обвинение
Д’Авриньи довольно быстро привел в чувство королевского прокурора, казавшегося в этой злополучной комнате вторым трупом.
– Мой дом стал домом смерти! – простонал Вильфор.
– И преступления, – сказал доктор.
– Я не могу передать вам, что я сейчас испытываю, – воскликнул Вильфор, – ужас, боль, безумие.
– Да, – сказал д’Авриньи спокойно и внушительно, – но нам пора действовать; мне кажется, пора преградить путь этому потоку смертей. Лично я больше не в силах скрывать такую тайну, не имея надежды, что попранные законы и невинные жертвы будут отмщены.
Вильфор окинул комнату мрачным взглядом.
– В моем доме! – прошептал он. – В моем доме!
– Послушайте, Вильфор, – сказал д’Авриньи, – будьте мужчиной. Блюститель закона, честь ваша требует, чтобы вы принесли эту жертву.
– Страшное слово, доктор. Принести себя в жертву!
– Об этом и идет речь.
– Значит, вы кого-нибудь подозреваете?
– Я никого не подозреваю. Смерть стучится в вашу дверь, она входит, она идет, не слепо, а обдуманно, из комнаты в комнату, а я иду по ее следу, вижу ее путь. Я верен мудрости древних; я бреду ощупью; ведь моя дружба к вашей семье и мое уважение к вам – это две повязки, закрывающие мне глаза; и вот…
– Говорите, доктор, я готов выслушать вас.
– В вашем доме, быть может в вашей семье, скрывается одно из тех чудовищ, которые рождаются раз в столетие. Локуста и Агриппина жили в одно время, но это исключительный случай, он доказывает, с какой яростью провидение хотело истребить Римскую империю, запятнанную столькими злодеяниями. Брунгильда и Фредегонда – следствие мучительных усилий, с которыми нарождающаяся цивилизация стремилась к познанию духа, хотя бы с помощью посланца тьмы. И все эти женщины были молоды и прекрасны. На их челе лежала когда-то та же печать невинности, которая лежит и на челе преступницы, живущей в вашем доме.
Вильфор вскрикнул, стиснул руки и с мольбой посмотрел на доктора.
Но тот безжалостно продолжал:
– Ищи, кому преступление выгодно, гласит одна из аксиом юридической науки.
– Доктор! – воскликнул Вильфор. – Сколько раз уже человеческое правосудие было обмануто этими роковыми словами! Я не знаю, но мне кажется, что это преступление…
