Когда Петрова доставили в охранку, Герасимов зашел к нему в к о м н а т у, осведомился, нравится ли здесь гостю, выслушал сдержанную благодарность (хотя в голосе чувствовалась некоторая растерянность, ищущее желание понять ситуацию) и сразу перешел к делу:
- Господин Петров, я открою свое имя после того, как вы подробно напишете мне о вашей работе в терроре. Интересовать меня будет все: ваши товарищи по борьбе с самодержавием, руководители, подчиненные, явки, транспорт. Вы, конечно, понимаете, что устраивать побег из каторжной тюрьмы - дело противозаконное, я буду рисковать головой, если, поверив вам, пойду на риск. Чтобы я смог вам поверить, надобно исследовать ваши показания, соотнеся их искренность с документами архивов. Если результат будет в вашу пользу, я выполню все, о чем попросите. В случае же, если мы поймем, что вы вводите нас в заблуждение, что-то от нас таите, что-то недоговариваете, - вы, конечно, знаете печальный опыт с бомбистом Рыссом, - я возвращу вас в Саратов. Оттуда будете отправлены в рудники. Сможете выжить - на здоровье, я человек незлобивый. Но когда поймете, что наступил ваш последний миг, - вспомните эту комнату и наш с вами разговор: последний и единственный шанс, второго не будет.
- Я напишу все, что умею, - ответил Петров, по-прежнему сдержанно, хотя глаза его лихорадочно мерцали и лицо было синюшно-бледным. - Не взыщите за стиль, это будет исповедь.
Через два дня, когда Герасимову передали тетрадь, исписанную Петровым, он обратился к знакомому графологу, доктору Николаевскому:
- Анатолий Евгеньевич, поглядите, пожалуйста, страничку. И пофантазируйте про человека, который ее писал. Сможете?
- Надо бы взять в лабораторию, - ответил Николаевский. - Почерк вашего пациента весьма занятен...
Герасимов покачал головой:
- Нет, в лабораторию не получится... Да ведь я и не прошу определенного ответа... Меня вполне устроит фантазия, приблизительность...
Сняв очки, Николаевский склонился к тетрадке и словно бы п о п о л з глазами по строкам; брови высоко поднялись, а ноздри странно трепетали. (Так же было с пианистом Де Близе, когда приезжал с гастролями; Герасимов сидел в первом ряду, ему это очень запомнилось; только в концерте было еще слышно, как Де Близе тяжело сопел, замирая над клавишами, будто на себе шкаф волок, а графолог, наоборот, задерживал дыхание, словно плыл под водою.)
- Ну, что я вам скажу, Александр Васильевич, - не отрываясь от строк, медленно заговорил Николаевский. - Писал это человек волевой, с крутым норовом, невероятно самолюбивый, - видите, как у него "в" и "ять" летят вверх?! Гонору тьма! Человек достаточно решительный - круто нажимает перо в конце слова. Склонен к некоторому кокетству, - заметьте, эк он, шельмец, закручивает шапочки заглавных "р" и "г"...
...Герасимов несколько раз сжал и разжал кулак, стараясь поточнее сформулировать фразу; наконец нашел:
- А вот с точки зрения надежности... Я понятно говорю? Он верен? Можно положиться на автора этих строк?
- Повторяю, в почерке ощущается сила... Не скажу, конечно, что к вам обращается ангел...
Герасимов затрясся от мелкого смеха:
- Так мне ангелы не нужны, Анатолий Евгеньевич! Мне как раз потребны дьяволы... Значит, думаете, можно рискнуть на откровенный разговор с этим п о ч е р к о м?
Данные из архивов подтвердили информацию, отданную Петровым. Два адреса, куда, по его словам, должен был подойти транспорт с динамитом и литературой, оказались проваленными провинциальной агентурой, так что проверить искренность "Хромого" на деле не удалось, - саратовцы переторопились, поскольку полковник Семигановский мечтал поскорее получить внеочередного "Владимира".
Тем не менее, приняв решение начать серьезную работу, Герасимов поднялся на чердак, сел к оконцу в креслице, заранее туда поставленное, и, приладившись к биноклю, начал наблюдать за тем, как себя ведет Петров наедине с самим собой.
Смотрел он за ним час, не меньше, тщательно подмечая, как тот листает книгу (иногда слишком нервно, - видимо, что-то раздражает в тексте), как морщится, резко поднимаясь с постели (наверное, болит культя), и как пьет остывший чай. Вот именно это, последнее, ему более всего и понравилось: в Петрове не было жадности, кадык не ерзал по шее и глотки он делал аккуратные, к р а с и в ы е.
Вечером Герасимов постучался в дверь комнаты (сказал филерам на замок не запирать), услышал "войдите", на пороге учтиво поинтересовался: "Не помешал? Можно? Или намерены отдыхать?" - "Нет, нет, милости прошу".
- Спасибо, господин Петров. Давайте знакомиться: меня зовут Александр Васильевич, фамилия Герасимов, звание - генерал, должность...
- Глава санкт-петербургской охраны, - закончил Петров. - Мы про вас тоже кое-что знаем.
- В таком случае не сочтите за труд написать, кто в ваших кругах обо мне говорил и что именно, ладно?
- Знал бы, где упасть, подложил бы соломки... Вот уж не мог представить, что жизнь сведет именно с вами...
- Расстроены этим? Или удовлетворены?
- Про вас говорят разное...
- Что именно?
- Говорят, хам вы. Людей обижаете.
- Людей? Нет, людей я не обижаю. А вот врагов - это верно, обижаю. У меня к ним нет жалости!.. Такова судьба: или они меня, или я - их... Логика, никуда не денешься...
- Это - понятно, - кивнул Петров. - С логикой не поспоришь.
- Господин Петров, мы прочитали ваши записки. Они нас устраивают. Я человек прямой, поэтому все сразу назову своими именами: вы нам не врали... Слава богу... Но вы не объяснили, что побудило вас обратиться в саратовскую охрану с предложением стать нашим секретным сотрудником. Я хотел бы услышать ответ на этот вопрос.
- Отвечу. Вам имя Борис Викторович Савинков говорит что-либо?
- И очень многое, - ответил Герасимов; приняв решение п о в е р и т ь человеку, он не хитрил, не закрывался по-мелкому, работал на благородство, за агента стоял горой, защищал - если возникала необходимость - до самой последней крайности.
- Знакомы лично? Видали? Пользуетесь слухами? - продолжал спрашивать Петров, побледнев еще больше. - Что знаете о нем конкретно?
- Многое. Знаю, где он жил в столице, в каких ресторанах г у л я л, у кого одевался, с кем спал...
- Вот видите, - впервые за весь разговор Петров судорожно сглотнул шершавый комок - так пересохло во рту. - А я знал только одно: этот человек живет революцией. Он виделся мне, словно пророк, в развевающейся белой одежде, истощенный голодом и жаждой. Я был им болен, Александр Васильевич! Так в детстве болеют Айвенго или Робин Гудом! Дети, видите ли, идеалисты... Я когда учительствовал в деревне, малышей в классы брал - все равно сидят в избах без надзора... Знаете, чему я более всего поражался? Тому, как и что они рисовали, получив в руки цветной мелок - я это чудо специально из Москвы выписывал... Уж если у них кто герой - это обязательно красавец, рыцарь без страха и упрека, если силач - так нет никого сильнее... А когда меня в Париж привезли, когда начали таскать по революционным салонам, чтобы я демонстрировал свой протез, когда встретился с Борисом Викторовичем, пообщался с ним, так даже сон потерял с отчаянья... Это он здесь подвижник террора, а там ходит по кабакам с гвоздикой в петличке фрака и табун влюбленных дурочек за собою водит попользует и бросит, хоть на панель иди... Разве может человек идеи в Петербурге быть одним, а в Париже прямо себе противуположным?! Мы здесь ютимся в сырых подвалах - и счастливы, ибо верим, что служим революции, а Чернов на Ваграме целый этаж занимает, семь комнат, барский апартамент! Вот поэтому, вернувшись в Россию ставить террор на Волге, попав к вам в руки, я в одиночке отчетливо вспомнил Париж и моих т о в а р и щ е й по борьбе... Вспомнил, как они меню по десять минут разглядывали, прежде чем заказывать ужин, как вино пробовали, что им лакей поначалу наливал в рюмку для дегустирования, и сказал себе: "Эх, Санька, Санька, дурак же ты на самом деле! Ты этим барам от революции ногу отдал, а теперь голову хочешь положить за их роскошную жизнь?!" Вот, собственно, и все... Попросил ручку и написал письмо в охрану...
Герасимов накрыл своей ладонью холодные пальцы Петрова:
- Александр Иванович, не казните себя. Лучше поздно, чем никогда. Я рад знакомству с вами. Спасибо сердечное за предложение сотрудничать с нами. Давайте думать, какую сферу работы вы намерены взять?
Петров ответил не задумываясь:
- Я бы хотел бороться против боевой организации эсеров.
- Это очень опасно, Александр Иванович, вы же знаете, чем может кончиться дело... Если революционные баре поймут вашу истинную роль - патриота державы, ставшего на борьбу против новых жертв, сплошь и рядом ни в чем не повинных, дело может кончиться казнью...
- То, к чему я пришел, окончательно. Согласитесь вы с моим предложением или нет, но я все равно сведу с ними счеты.
Герасимов заметил, как в глазах Петрова п о л ы х н у л о; такой не отступит; господи, а ведь это находка; хоть какая-то замена Азефу; если сделать его настоящим другом, если он поверит мне до конца, он сможет то, чего не успел Евно, а время в империи такое, что без террора не удержаться, надо постоянно п у г а т ь...
