Горбовский не ответил.
— Понятно, — Комов отошёл к окну и нажал на раму. Пейзаж стёрся, в окне появилась тьма внешнего пространства, слегка разбавленная белым пятном какой-то дальней галактики.
— Мне кто-нибудь объяснит? — спросил Завадский.
— Да, пожалуйста, — голос Горбовского был ровным и безжизненным. Завадский подумал, что таким голосом можно дезинфицировать операционные. — Во-первых, мы потеряли очередной лаксианский ключ. Вместе с носителем.
— То есть как потеряли? — не понял Валентин Петрович. — Вот так взяли и потеряли? И не можете найти? Это... это вообще что такое?
— Не в том смысле потеряли. Видите ли какое дело, — голос Горбовского не изменился. — Лаксианский ключ — это почти абсолютное средство от чего угодно. Но именно почти. У него есть один маленький недостаток. Крохотный. Лаксианский ключ всегда остаётся лаксианским.
— Не понял, — признался архивариус. — Я не очень, э-э-э, разбираюсь в артефактах.
— Не переживайте, это вообще мало кто знает... С точки зрения ключа, он не исполняет приказы. Он устраняет причину приказа. А причин всегда две. Какие-то внешние обстоятельства и сам приказывающий. Поэтому он может пресечь какой-то процесс во внешнем мире. Или прекратить существование самого источника приказов. Обычно он всё-таки выбирает первое. Но не всегда. Дальше понятно?
— А-а-а, — протянул архивариус. — А есть какие-то... закономерности? Когда он принимает, э-э-э, другое решение?
— Есть, — с крайней неохотой сказал Горбовский. — Хотя они довольно расплывчатые. В стандартных случаях мы знаем, что можно, а чего нельзя. Отключить Лене ноги, например, можно. Вероятнее всего, можно. Прекратить жизнь на большом небесном теле нельзя. Вероятнее всего, нельзя. Хотя есть исключения. Однажды ключом погасили звезду. И это сошло с рук.
— Тоже мне звезда, — не согласился Комов. — Так, коричневый карлик. На поверхности тысяча кельвинов всего-то.
— Это очень ценное замечание, Гена, — вздохнул Горбовский. — Тем не менее, термоядерную реакцию ты прекратил. Превратил звезду в планету. Тем самым убив плазмоидов, которые жили на её поверхности. Уничтожил целую цивилизацию, а ты жив. Но когда Тосович попытался остановить ключом старт "Топиария"...
— Ни ключа, ни Тосовича, — закончил Комов.
— То есть лаксиане вмешиваются в земные дела? — заинтересовался архивариус. — У меня другие сведения.
— Не то что вмешиваются. Просто... — Горбовский замялся. — Давайте всё-таки не говорить неприличных вещей. Даже сейчас.
— Что значит неприличных? — не понял Завадский.
— Наш Леонид Андреевич, — сказал Сикорски, — в этом вопросе следует тагорянской этике. Обо всех нужно говорить с той долей уважения, какой они заслуживают. Есть те, к которым мы просто не способны проявить достаточное уважение в обыденном разговоре. Поэтому говорить о них не следует, разве что в случае крайней необходимости, которая оправдывает непочтительность. Но мне кажется, у нас тут как раз тот самый случай?
— Пока ещё нет, — сказал Комов. — Может быть, он погиб. Или не летит на Землю.
— Ты сам-то в это веришь? — Горбовский посмотрел на друга с сомнением.
— Нет, — признался Комов. — Но проверить не помешает.
— Будем ждать подтверждения, — заключил Горбовский. — Хотя — думаю, что он уже здесь. И уже ищет.
— Давайте не будем предвосхищать события, — сказал Комов. — Давайте поговорим о чём-нибудь интересном. Хотя бы о Вандерхузе.
— Лучше об Арканаре, — попросил Завадский. — Мне всё-таки непонятно. Что же там произошло, в Арканаре? На самом деле? Вот вы, Леонид Андреевич, говорили, что знаете все факты.
— Ладно, чего уж там. Знаю, — Горбовский снова сел. — Просто я знаком со Званцевым.
— С кем? — не понял архивариус.
— С Николаем Евгеньевичем. Точнее, с тем, во что он превратился. Последний раз я с ним разговаривал полгода назад. Мы тогда пытались договориться со Странниками насчёт гугонской гравитроники.
— Он сцыганился?! — Комов по-настоящему удивился.
— У меня... небольшая просьба, — сказал Завадский. — Вы не могли бы называть Странников Странниками, а не всякими оскорбительными кличками? Это не потому что у меня с галактами отношения какие-то, — тут же добавил он. — Просто не люблю.
— А вы в курсе, уважаемый Валентин Петрович, — вступил Сикорский, — про некоторые свойства их, так сказать, ментального метаболизма? Благодаря которым они обходят лемму Пошибякина?
— Знаю, — поморщился архивариус. — Но мы же с ними торгуем? И расплачиваемся, среди всего прочего... этим тоже, — по его лицу проплыла гримаска лёгкого отвращения. — И чем мы тогда лучше их?
— А знаете, — вдруг вспомнил Славин, — я тут недавно сидел, выпивал с бывшими коллегами. Из литературной тусовки. Ну, там были молодые авторы — Питер Уоттс, Анафем, Кирилл Еськов...
— Какой же Еськов молодой автор? — удивился Григорянц.
— Вообще-то не очень, — согласился Славин. — Так у нас все, кто не лауреат — молодые авторы. Так вот, они там интеллектуально развлекались. Задавали вопрос, и все предлагали сюжетные решения. И вот кто-то спросил. В Средневековье было такое представление, что дьявол покупает у людей души. И никто не объяснял, зачем. Так Еськов предложил объяснение: он их всасывает и тем самым омолаживает свой разум. Обходя тем самым лемму. Представляете, как человек угадал?
— Наверное, что-то слышал. Кто-то болтлив. Надо этим заняться, — сказал Сикорски.
— Нет, не думаю, — ответил Славин. — Просто у Кирилла воображение хорошее. В сочетании с логикой — убойная вещь.
— Что-то я на эту тему читал, — сказал Комов, — и там было сказано, что дьявол всё-таки покупал души взрослых. А не как цыгане. Которым нужны дети.
— Это их отчасти оправдывает, — заметил Горбовский.
— Извините, конечно, Леонид Андреевич, но это очень ваша этика, — сказал Славин.
— Я живу на Земле давно, — спокойно ответил Горбовский, — и до сих пор не могу понять эту озабоченность детьми. Ценность индивида повышается с возрастом. Ценность личинки никак не может быть сравнима с ценностью зрелой особи. Это же очевидно.
— На Радуге, помнится, ты по-другому рассуждал, — напомнил Комов. — Когда посадил в челнок женщин и детей, а физиков оставил.
— Потому что я хотел убить физиков, а не женщин и детей, — спокойно сказал Горбовский. — Их надо было остановить, пока они не натворили чего-нибудь страшного. Этот идиот Ламондуа даже не пытался просчитать последствия нуль-перехода! На тонкие уровни материи! Он долбился в дверь, не понимая, что за ней.
— Но ведь всё кончилось хорошо? — не понял Завадский. — Люди остались живы, а у нас есть нуль-Т.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
