Кроме основных степных законов, существовали и законы клановые, которые распространялись лишь на воинов, входящих в данный, как правило, узкий круг посвящённых. Пример — «рык царя». У них существовал не писанный свод правил, нарушение которых наказывалось, но с нашей точки зрения, несколько абсурдно. Например, за убийство безоружного или лежащего на земле противника, решение о наказании, принимал сам оступившийся воин. Соответственно, он мог себя наказать, а мог, помиловать.
Особо вопиющие случаи нарушения свода «рыка царя», могло инициировать суд общего круга, который максимум, что мог — это лишить воина звания и вышвырнуть его из своего клана, сделав неким изгоем, притом, войти в него повторно, после этого, было невозможно. То есть воин, изгонялся навсегда. Хотя и в этом случае, сам виновник, мог вынести себе наказание и бывали случаи, когда провинившийся, приговаривал себя к смерти. В общем, странные там были нравы и порядки, во многом, не подающиеся логике современного человека.
У клана «меченных» девичьего царства, тоже были свои внутренние законы, но в отличии от мужских, они были, скорее, не физического или морального аспекта, а колдовского. При нарушении клятвы, «меченная», просто, погибала, самым не объяснимым образом, либо сходила с ума, теряя при этом, все свои колдовские дары. И такие случаи бывали.
Райс, после казни, окончательно почувствовала себя опустошённой и обессиленной и поэтому ни с кем не говоря, ушла в свой шатёр и не раздеваясь, рухнула на лежак и сразу уснула.
Золотце и Калли, вместо того, чтобы отдохнуть перед утренним походом в дальние края, всю ночь провозились с пострадавшими девами дозора, вправляя перелом и залечивая раны. Вернее, этим занималась лишь Золотце, а Калли, пол ночи на пролёт, костерила на чём свет стоит, всех мужиков вместе взятых, притом делала это так заразительно, что все, кто участвовал в ночных посиделках у костра, сами зарядились, такой ненавистью к противоположному полу, что попадись, хоть кто-нибудь из них прямо сейчас, порвали бы голыми руками.
Когда девоньки отвели душу языками, то Калли успокоилась и констатировала Золотцу, что спать теперь некогда, и пора собираться в дорогу, ибо светало, а встреча, со своим новоявленным братцем, была назначена на рассвет…
Глава сороковая. Они. Проделка лешего
На рассвете, две высокопоставленные Матёрые девы, так сказать, обе руки, самой Царицы степей, Райс Великой, в полном походном облачении, при заводных лошадях и по паре дев попроще на каждую, в качестве сопровождения, ждали опаздывающего Кайсая у знакомого брода через реку, как договаривались.
Новоиспечённый брат опоздал к восходу солнца, потому что долго провозился со сборами, вернее, провозился он со сбором походного шатра, что был ему подарен, так как складывал его впервые, впопыхах, да, ещё в рассветной мгле, от чего долго не мог сообразить, как это сделать. Спросить было не у кого. Все спали. Даже сосед, что разбудил по его просьбе, поёжившись, вновь залез к себе и задрых, как будто не просыпался.
Выслушав молча и скромно улыбаясь, всё, что о нём думает «золотая стерва» и «чернявая сволочь», что сам по себе факт, удивил и насторожил «мужерезок», ибо в отношении зубоскальства, рыжий наглец, тактом и тем более терпением, никогда не отличался, они, как-то разом, заткнулись, сообразив, что с ним, что-то неладное произошло.
Миновали брод и шагом пустились в дальний путь. Почему шагом? Да, потому, что заняв позиции слева и справа от него, по очереди, а то и перебивая друг друга или вообще в два голоса, принялись читать ему нудные нотации, которые девы называли учением. Всю дорогу, обе «училки», в принципе, не сколько учили, сколько, просто, вводили его в курс жизни, как их бабьего народа, так и далёких. Ни языку, ни колдовству не учили, обе откладывая это, на потом.
Две пары наездниц сопровождения, держались от них, на расстояние полёта стрелы. Кайсай большее время слушал молча, героически борясь со сном. Он, после всех передряг «в гостях», жутко не выспался, хотя, завалился спать рано, попросив соседа по шатру его разбудить, так как на себя не надеялся. Упал замертво на тюфяк, уснув ещё при падении.
Девы тоже вели себя вяло и сонно, то и дело тормозя в изложении мыслей и забывая какие-то детали. В общем, обучение было ещё то. Ученик не выспавшийся, а учителя и вовсе без сна, поэтому, доехав, лишь до дневного привала, все трое, не сговариваясь, расползлись по поляне и уснули, проспав, почти, до самого вечера.
Вообще то, как ему объяснили, им надо было ехать на борей, но Кайсай, уговорил, сначала, сделать крюк, через дедову заимку, мотивирую это тем, что, прямо, «кровь из носа», как надо было повидать деда. Девы не стали возражать, ибо посмотреть на этого легендарного воина, им тоже хотелось, к тому же, крюк был не большой и «для заметания следов», как обосновала его Золотце, вполне годился, к тому же вялость и безынициативность, после бессонной ночи, тоже сделала их покладистей.
Только остался непонятным вопрос: «От кого заметать следы то?». Но для Кайсая, это было не важно. К деду они конечно заедут, но куда больше, он хотел видеть другого деда, что при еги-бабе ошивался. Да, и Апити он жаждал увидеть, не только для того, чтоб принести извинения Райс, грыз его к ней, вполне шкурный интерес, но вот, как это сделать, оставив в неведении двух Матёрых и их сопровождение, рыжий не знал и мучился решением этой проблемы, почти, всю дорогу.
Пройдя этот грёбаный ритуал присяги, при котором Кайсай умудрился, кажется, немного умереть, да, ещё не один раз, Матерь, при уходе его вечером, частично освободила от ряда обязательств, сделав молодого бердника, хоть и приписанным к её орде, но, ввиду отсутствия общего состояния похода, свободным от клятв и исполнения ордынских законов, ну, кроме последнего, конечно, того, специального.
Поэтому в путь дорогу, все отправились в одинаковом, «вне походном» состоянии и в вопросах взаимоотношений, были, в принципе, ничем не ограничены, кроме собственной браги в голове, бурлящей у каждого по-своему.
Золотце, как всегда прибывала в своём обычном, стервозном состоянии, держась высокомерно и заносчиво. Кайсай прекрасно понимал, что это напыщенность не настоящая, но при Калли, она показательно заняла позицию: «вы все говно, а я, цветочек», а вот Калли, наоборот, всю дорогу строя из себя милую и скромную девочку, простую и доступную собеседницу, делала всё от неё зависящее, чтоб, если не понравиться Кайсаю, то хотя бы подружиться, став в доску своей.
Рыжий, по началу, подыгрывал, делая вид, что между ними ничего не произошло, но к концу первого этапа пути, уже по-настоящему вёл себя с ней, как с подружкой. Они болтали обо всём на свете, прикалывались, веселились, а Калли, даже пела, да, так, что все заслушивались. Песни были странные, незнакомые, на непонятном языке, но очень красивые, по крайней мере в её исполнении. Голос у этой «чернявой сволочи», даже без Славы, был удивительно красивым и завораживающим.
На памятную, для Кайсая, развилку перед лесом, они подъехали в полдень следующего дня, остановившись на привал, самым естественным образом. Сопровождение, которое у дев, было не в качестве телохранителей, как поначалу подумал рыжий, а в качестве прислуги, без которой, видите ли, такие, как они, особы, путешествовать не могут, занялись очередным обустройством стоянки и готовкой еды.
Кайсай, со словами «я до леса», скрывая жуткое волнение и трясучку во всех конечностях, распряг коней и пустив их пастись, не спеша, сначала, пошёл в знакомую чащу. Углубившись в лес, он ускорился и в конце концов, побежал.
Вот уже перед ним узнаваемые места, только избы Апити на месте не оказалось! Кайсай остановился, тяжело дыша от быстрого бега, огляделся и сдавленным голосом позвал:
— Дед, а дед!
— Чего орёшь, зверьё пугаешь, — тут же отозвался сидящий на поваленном дереве плюгавенький старичок, растянувшись в довольной улыбке.
