Утреннее солнце так отражалось в водной ряби, что на яркие блики было больно смотреть. У Виктариона раскалывалась голова, хотя он не мог ответить – из-за солнца, больной руки или обуревавших его сомнений. Он спустился в прохладный сумрак своей каюты. Смуглянка знала, чего он хочет, без слов. Когда Виктарион опустился в свое кресло, она взяла из миски мягкую влажную тряпицу и положила ему на лоб.
– Хорошо, – сказал он. – Хорошо. А теперь – руку.
Смуглянка не ответила. Эурон отрезал ей язык, прежде чем подарить брату. Виктарион не сомневался, что перед этим Вороний Глаз переспал с ней. Таков был характер брата. «Дары Эурона отравлены, – напомнил себе капитан, когда смуглянка впервые взошла на борт. – Я не нуждаюсь в его объедках». Он решил перерезать ей глотку и выбросить в море, принеся кровавую жертву Утонувшему Богу. Но почему-то до сих пор так и не сделал этого.
С тех пор они пережили многое. Виктарион мог говорить со смуглянкой. Она же никогда не пыталась ответить.
– «Горе» – последний корабль, – сказал он, пока она снимала его перчатку. – Остальные потерялись, опоздали, или затонули.
Он скривился, когда женщина сунула кончик ножа под грязное полотно, обмотанное вокруг его левой руки.
– Кто-нибудь скажет, что я не должен был разделять флот. Дураки! Девяносто девять кораблей – слишком громоздкое чудовище, чтобы гнать его на край света. Оставь я их вместе, быстрые корабли стали бы заложниками медленных. Да и где найти провизию для стольких ртов? Ни один порт не захочет видеть так много судов в своих водах. Шторма разметали бы нас, как листья по Летнему Морю.
Вместо этого он разделил большой флот на эскадры и послал каждую своим курсом в Залив Работорговцев. Капитан дал Рыжему Ральфу Стоунхаузу самые быстрые корабли, чтобы плыть пиратским путём вдоль северного побережья Сотороса. Каждый моряк знал, что необходимо сторониться мёртвых городов, разлагающихся на его знойном берегу. Но в грязных и кровавых поселениях на Островах Василиска, кишащих рабами, работорговцами, жуликами, шлюхами, охотниками, пятнистыми людьми и кое-кем похуже, всегда было вдоволь провизии для людей, не боявшихся заплатить за неё железную цену.
Большие, тяжелые, медленные корабли отправились в Лис, чтобы продать пленников, захваченных на Щитах – женщин и детей из Города Лорда Хьюэтта и с других островов, а также мужчин, решивших, что лучше сдаться, чем умереть. Виктарион презирал слабаков, но продажа оставила скверный привкус во рту. Сделать мужчину рабом, а женщину – морской женой, это честно и правильно, но люди не козы или куры, чтобы продавать и покупать их за деньги. Он был рад оставить торг на долю Хромого Ральфа, который использовал выручку для того, чтобы нагрузить провизией свои большие корабли для длинного и медленного пути на восток.
Корабли, доставшиеся самому Виктариону, крались вдоль Спорных Земель, чтобы загрузиться провизией, вином и свежей водой в Волантисе прежде чем свернуть на юг, огибая Валирию. Это был наиболее привычный путь на восток – с активным движением, обещавшим большую добычу, и мелкими островами, где можно было укрыться от шторма, сделать ремонт, и при необходимости пополнить свои запасы.
– Пятьдесят четыре корабля – слишком мало, – рассказывал он смуглянке, – но я не могу больше ждать. Единственный способ... – Он зарычал, когда женщина сорвала повязку вместе с коркой запекшейся крови. Обнажившаяся плоть была зелёной и чёрной там, где меч рассек его тело. – Единственный способ победить – застать рабовладельцев врасплох, как я однажды сделал в Ланниспорте. Обрушиться с моря и разогнать их, а потом схватить девчонку и унестись домой прежде, чем нас настигнут волантийцы.
Виктарион не был трусом, но не был и дураком – невозможно разбить три сотни кораблей, имея пятьдесят четыре.
– Она станет моей женой, а ты её служанкой.
Немая служанка не разболтает чужие секреты.
Он продолжал бы говорить, но тут пришел мейстер и робко, как мышь, поскрёбся в дверь каюты.
– Входи, – позвал Виктарион, – и запри дверь. Ты знаешь, зачем ты здесь.
– Лорд-капитан.
В серой робе и с маленькими каштановыми усами мейстер походил на мышонка. «Может он полагает, что усы делают его более мужественным?»
Очень молодого – примерно двадцати двух лет от роду – мейстера звали Кервин.
– Могу я осмотреть вашу руку? – спросил он.
«Дурацкий вопрос». В некоторых делах мейстеры бывали полезны, но по отношению к Кервину Виктарион чувствовал лишь презрение. С гладкими розовыми щечками, мягкими руками и каштановыми кудрями тот выглядел женственней, чем большинство девушек. Когда Кервин впервые взошел на палубу «Железной победы», у него на лице была глупая улыбочка. Но однажды ночью на Ступенях он улыбнулся не тому человеку, и Бартон Хамбл выбил ему четыре зуба. Вскоре после этого Кервин приполз к капитану жаловаться, что четверо матросов затащили его в трюм и использовали как женщину.
– Вот как можно положить этому конец, – посоветовал ему Виктарион, вонзая кинжал в стол между ними.
Кервин взял клинок – просто побоялся отказаться, как решил капитан, – но так им и не воспользовался.
– Вот моя рука, – сказал Виктарион. – Разглядывай сколько влезет.
Мейстер Кервин опустился на колено, чтобы получше рассмотреть рану, и даже обнюхал её, словно собака.
– Я снова должен выпустить гной. Цвет... лорд-капитан, рана не заживает. Возможно, мне придётся отнять вашу руку.
Они уже обсуждали это раньше.
– Если отнимешь мне руку, я тебя убью. Но сначала привяжу к борту и предложу всей команде отблагодарить твою задницу. Смирись с этим.
– Будет больно.
– Больно бывает всегда. – «Жизнь – это боль, идиот. Блаженство ждёт нас лишь в чертогах Утонувшего Бога». – Делай уже.
Мальчик – невозможно было назвать кого-то столь розового и мягкого мужчиной – прижал лезвие кинжала к ладони капитана и резанул. Прорвавшийся гной был густым и жёлтым, как скисшее молоко. Смуглянка скривила нос, мейстер задержал дыхание, и даже самому Виктариону скрутило живот.
– Режь глубже. Выдави весь. Покажи мне кровь.
Мейстер Кервин нажал на кинжал, углубляя разрез. В этот раз было больно, но вместе с гноем хлынула и кровь – тёмная, почти чёрная в свете фонаря.
Кровь – это хорошо. Виктарион одобрительно заворчал. Он сидел не шевелясь, пока мейстер колол, выдавливал и вычищал гной лоскутами мягкой ткани, прокипяченной в уксусе. Когда он закончил, чистая вода в его миске превратилась в грязную жижу. От одного её вида затошнило бы любого человека.
– Забирай эту мерзость и уходи, – Виктарион кивнул на смуглянку. – Перевязать меня сможет и она.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
