насколько позволяла спинка стула.
— А теперь давай проси прощения у моей жены, если не хочешь получить для симметрии по второй щеке. Ну! — прикрикнул я и сделал вид, что замахиваюсь уже слева.
— Не надо!
Парень снова испуганно отшатнулся, съёживаясь и закрываясь руками. Страшно? Правильно, а чем ты думал, когда мою жену тёлочкой называл? Вот теперь испытай миг унижения.
— Долго ждать? — нахмурился я.
— Сейчас, — судорожно сглотнул тот. — Я…
— Чего мычишь?
— Я прошу прощения! — выпалил тот. — Я больше так не буду! Честное слово!
Я посмотрел на Полину, та махнула рукой, мол, извинения принимаются, после чего я отпустил воротник куртки блондина, вытащил из стаканчика салфетку и брезгливо вытер пальцы.
— И не надо лапать официанток за задницу, — бросил я на прощание.
Когда кафе скрылось за поворотом, Полина выдохнула:
— Фу-у-ух, я думала, ты убьёшь его.
— Да ладно, что ж я, под статью захотел загреметь? — улыбнулся я и на ходу приобнял жену за плечи.
А пару часов спустя история получила неожиданное продолжение в виде стука в дверь. Мы с Полиной как раз приступали, так сказать, к предварительным ласкам, и стук показался весьма несвоевременным. Ругнувшись про себя, я натянул трико и прошёл к двери, открыв которую, увидел двух людей в милицейской форме — старшего лейтенанта и сержанта. Оба при табельном оружии. Внутри меня шевельнулось нехорошее предчувствие.
— Старший лейтенант Гусак, — представился старлей и спросил. — Гражданин Покровский Евгений Платонович?
— Я, а что случилось?
— Документики ваши можно?
— А ваши?
Старлей с неохотой показал удостоверение, после чего я вернулся в комнату, открыл дипломат и достал паспорт.
— Женя, а что им надо? — тихо спросила меня Полина, с настороженностью наблюдая за моими манипуляциями.
— Это, наверное, из-за того урода в кафе, — негромко сказал я.
Старший лейтенант пролистал мой паспорт, и сунул его в свой планшет.
— Одевайтесь, гражданин Покровский, поедете с нами.
— А ордер у вас имеется?
— Это не арест пока, а задержание.
— Куда вы его? — послышался сзади голос Полины.
— Недалеко, в отделение.
— За что?!
— Гражданочка, там ему всё объяснят. Покровский, давайте быстрее.
И он многозначительно положил ладонь на кобуру табельного пистолета. Ух какой грозный! Я же повернулся к Полине и успокаивающе улыбнулся:
— Не переживай, разберутся и отпустят.
После чего чмокнул её в щёку и двинулся на выход.
Сразу за дверью на меня нацепили «браслеты», и это мне показалось не очень хорошим знаком. И так вот, в наручниках, провели почти через всю территорию санатория, на глазах у изумлённых отдыхающих, отчего я чувствовал себя, мягко говоря, не в своей тарелке. Теперь у всего санатория будет тема для пересудов. За воротами нас дожидался милицейский «уазик» с ещё одним сержантом за рулём. Меня затолкнули в задний, зарешечённый отсек, захлопнулась дверь, заурчал двигатель, тронулись.
Дорога заняла минут пятнадцать, не такой уж и большой город Пятигорск, порядка ста тысяч жителей. Думаю, тут и отделений милиции всего одно, максимум два. То, куда мы приехали, представляло собой старое двухэтажное здание с облупившейся штукатуркой.
Мы вошли через парадный вход, оказавшись возле окошка дежурного.
— Оформляй, — кивнул старлей обладателю таких же погон по ту сторону оргстекла. — Нанесение тяжких телесных.
— Угу, — пробурчал тот, принимая паспорт и переписывая из него данные.
— Какие тяжкие телесные?! — возмутился было я, но меня несильно, однако чувствительно ткнули в бок кулаком.
— Молчать!
— Вещи выкладывайте, оприходуем по списку, — равнодушно бросил мне дежурный.
Ещё минуту спустя за мной захлопнулась дверь «клоповника», куда мою персону отконвоировал невысокий, но плечистый и очень серьёзный старшина. Я потёр запястья — всё-таки наручники оказались туговаты. С порога в нос ударил запах немытого тела, хотя тут, кроме меня, никого не было. Даже параша, коей служило обычное ведро в углу, была пуста. Окошка тоже не было, тусклый свет давала забранная в «намордник» лампочка, да ещё и утопленная в потолке, чтобы, видимо, не разбили. Стены были испещрены надписями, зачастую нецензурного содержания, которые хоть и пытались закрасить, но не очень успешно, так как некоторые были выцарапаны довольно глубоко. Интересно, чем, если все личные вещи конфискуют, не говоря уже о ножах и прочих гвоздях… Недаром говорится, что голь на выдумки хитра.
Я присел на широкую деревянную скамью, подумав, сколько же задниц отполировали её поверхность. И понятно, эти задницы принадлежали не самым лучшим членам общества. Вряд ли лавка тут с тех времён, когда в застенки бросали попавших под каток репрессий. Невиновных, как и я, но оказавшихся за решёткой по чьему-то навету.
Ну ничего, разберутся, выяснят, кого задержали, ещё извиняться будут. А пока придётся потерпеть. Максимальный срок содержания под стражей до предъявления обвинения, если память не изменяет, составляет 10 суток. Но уж вряд ли меня тут столько промурыжат.
Не знаю, сколько прошло времени, часы пришлось сдать с документами и другими личными вещами. От нечего делать я начал более подробно изучать «наскальное творчество». Одна из совсем почти затёртых надписей гласила: «Котя. 17. 04. 48». Интересно, кто этот Котя, за что его сюда упекли, и как сложилась его дальнейшая судьба? Звук отодвигаемых запоров заставил меня отвлечься от этих мыслей. В дверном проёме нарисовался знакомый старшина.
— Покровский, на выход. Руки за спину.
На этот раз обошлось без наручников. Меня отконвоировали на второй этаж, в кабинет, на двери которого висела табличка: «Серёгин Н. М.». Хозяин кабинета был в гражданском и что-то писал за столом.
— Вот, товарищ капитан, доставил, — отчитался мой провожатый.
— Хорошо, подождите за дверью… Присаживайтесь.
Последнее предназначалось уже для меня. Я сел на видавший виды стул, скрипнувший под моим весом. Капитан молчал, разглядывая меня не без любопытства во взгляде, я тоже молчал. Наконец он спросил:
— Что ж вы, гражданин Покровский, руки распускаете? Трёх ребят ни за что чуть на больничную койку не отправили. Они уже успели пройти медицинское освидетельствование. У всех сильные ушибы, у двоих подозрение на перелом рёбер, а у Колесниченко — на перелом челюсти.
Понятно, значит, некий Колесниченко — тот самый блондин.
— Там даже на трещины подозрений быть не должно, я умею рассчитывать силу удара…
— То есть вы не отрицаете тот факт, что применили физическую силу в отношении граждан Спивака, Худякова и Колесниченко? — оживился Серёгин.
— Ну, применил… Так этот, Колесниченко, он оскорбил мою жену, а когда я попросил его извиниться — пытался ударить меня коленом в пах. Я всего лишь ударил его по щеке ладонью. Тут его дружки на меня кинулись, пришлось одному в солнечное сплетение пробить, другому в печень. Но я-то, извините, боксом занимаюсь, если
