живых?
– Расстреляли.
– Ваши?
– Да.
– Ты ненавидишь их за это?
Фима задумалась. Тех, кто нажимал на курок, нет. Они исполняли приказ. Но офицера, что отдал его, да. Пожалуй, единственного человека, не считая отца.
– Твои люди изнасиловали меня, невинную, – медленно проговорила она. – Они сделали меня шлюхой. Мне как к ним относиться?
Мухтар встал, подошел к ней, взял за подбородок. Пальцы были сильными, цепкими. От них пахло оружейной смазкой и табаком.
– Скольких человек ты убила? – спросил он, глядя Фиме в глаза. Его были цвета горького шоколада. Красивые. Мухтар вообще оказался мужчиной видным, только очень низеньким. Впоследствии оказалось, в его сапогах есть толстая стелька, добавляющая ему пару сантиметров.
– Одного.
– Сказали, ты сделала это хладнокровно. И попала точно в цель. Как будто убиваешь не в первый раз. – Фима пожала плечами. Она не знала, что на это говорить. – Хочешь, я сделаю так, что к тебе больше никто не притронется? – И через паузу: – Кроме меня?
– Да.
– Хорошо. А теперь иди.
В тот же день Фиме выдали мыло, зубную щетку, расческу, чистую одежду. Ее переселили из провонявшей потом и спермой палатки в сарай. Маленький, со слепым оконцем, зато с тазом для мытья, кроватью, сколоченной из ящиков, столиком из них же и зеркалом на подоконнике. Тогда Фима впервые увидела себя и содрогнулась. На нее смотрели глаза отца. Пустые, почти мертвые. Лицо похудело, обгорело. На скуле синяк, есть заживающие ранки. Фима открыла рот. Двух зубов нет – выбили. Хорошо, не спереди.
Рана заживала прекрасно. Шрам после нее останется небольшой. Спасибо вонючему вареву лекаря.
Фима обтерлась губкой, подмылась аккуратно (влагалище все еще болело), облачилась в традиционную одежду мусульманок. Ее выдали специально, чтобы бойцы не возбуждались, глядя на Фиму. На ее тело, волосы. Золотые косы привлекали их особенно. В России такой цвет считался невзрачным. Его сравнивали с прелым сеном. А тут – с драгоценным металлом.
Через несколько часов за Серафимой пришли. Она думала, ее поведут к Мухтару, но нет. Встречал ее другой мужчина. С испещренным шрамами лицом и черной повязкой на глазу.
– Я Хазбула, буду учить тебя метко стрелять, – сказал он.
– А ты умеешь? – засомневалась Фима.
– Даже с одним глазом. Но скоро и он потухнет. Снайперскую винтовку в руках держала? – Она покачала головой. – Стрельбой занималась? – Тот же безмолвный ответ. – В тире хотя бы стреляла?
– Нет.
– Вы кого мне привели? – крикнул он провожатому, что удалялся с места встречи.
– Если она безнадежна – пристрели. Это приказ Мухтара.
Умирать Фиме по-прежнему не хотелось. Особенно сейчас, когда жизнь начала налаживаться. Ублажать одного, это тебе не роту. Хорошо получится, ее из сарая переселят в дом. Будут давать сладости. Кто бы знал, как она о них мечтала. Секретарям их всегда таскали. Они и сами покупали конфеты и чаевничали по пять раз на дню. Что на заводе, что в штабе. И санитарок в диспансере благодарили некоторые. Фиме снилось ассорти в коробках, кубки с «Красным маком», мешки простых «Школьных». А еще пахлава, которой ее угощал Хушкаль. Когда ей после расстрела соотечественника кинули банку, она подумала – сгущенка… И так обрадовалась! Пусть тушенка сытнее, полезнее, но ей очень хотелось подсластить свою жизнь.
Хазбула не пристрелил ученицу к концу занятия, даже похвалил. Сказал: глаз как у орла, но руки нужно тренировать.
– У меня ранение в плечо незажившее, – сообщила ему Фима. – Как восстановлюсь, стану идеальной машиной для убийства.
– Тебе придется стрелять в своих. Не дрогнешь?
Тогда она была уверена, что нет. Потом, когда число ее жертв перевалило за сотню, начались проблемы с психикой, но в самом начале пути Фима не колебалась.
– Они казнили моего жениха, – ответила она. – А он был мирным и очень добрым человеком. – А про себя добавила: – А если наши завтра захватят вашу базу, я перестреляю и вас. Рука тоже не дрогнет. А еще я стану героем. Так что пусть лучше будет так…
Но отряд Мухтара занимал идеальную позицию. Их не могли выбить с нее долгое время. А бойцы совершали успешные набеги на части. Брали склады с провиантом и оружием, уводили в плен солдат. Тех, от кого не было толку, пускали в расход. Именно на них Фима тренировалась. Живая мишень, она всегда лучше. Особенно движущаяся. Пленника отпускали, говорили: добежишь до поста, уйдешь. Двоим удалось. Добежать – не уйти. Они подрывались на минах. А Фиму в наказание отдавали приближенным Мухтара. Их было всего двое. И они не являлись садистами. Пользовали проштрафившуюся белую телку, чтобы впредь не промахивалась.
Когда Фима научилась стрелять без промаха, ее стали отправлять на задания. Со всеми она справлялась. Однажды она убила семью предателей. Они, афганцы, жили в богатом доме и хотели, чтобы война закончилась, поэтому помогали Советской армии. За это их наказали. А Фиме разрешили забрать все украшения себе. Она так и сделала. И с тех пор мародерство стало ее любимым занятием. Фима снимала с трупов часы, крестики из драгметаллов, вытаскивала из карманов портсигары, зажигалки. Бывало, вырывала золотые зубы. Что-то из этого она обменивала, часть откладывала на черный день, а все самое красивое вешала на себя.
Первого ребенка она родила, когда еще была никем. От кого – кто знает. Сколько мужиков прошло через Фиму! Это был мальчик, и он умер при родах. Тот самый старый лекарь, что залечил ее рану, пытался его реанимировать. Но пацан будто отказывался жить, хоть и не был чахлым. Зато второй… Он не желал сдаваться. Пошел в мать! Мастью в том числе. Родился беленьким, светлоглазым, белокожим, но похожим на Мухтара волевым подбородком. Он перенес все детские болезни, о которых знала Фима. Но выкарабкивался снова и снова. Фима уважала его за это, но не любила. То ли на время разучилась испытывать это чувство, то ли запрещала себе, зная, что ребенка у нее отберут. Так и случилось. Когда мальчику исполнился год, его увезли в родной город Мухтара. Там жила
