Менее значительное, но довольно важное дополнение появилось в 1930 году и получило название принципа компенсации, согласно которому изменение может считаться социальным улучшением, даже если оно нарушает критерий Парето (то есть кому-нибудь вредит), в случае, когда общая польза для всех сторон достаточно велика, чтобы можно было компенсировать потери проигравших и все равно получить выгоду. Позволяя одобрить изменения, способные повредить некоторым людям (но в полной мере возмещающие их убытки), принцип компенсации позволил неоклассическим экономистам избежать ультраконсервативного уклона критерия Парето. Естественно, компенсация, увы, очень редко осуществляется в реальности[54].
Контрреволюция: возрождение концепции свободного рынка
С учетом этих изменений у неоклассической школы больше не осталось оснований по-прежнему быть приверженной политике свободного рынка. Действительно, между 1930-ми и 1970-ми годами многие экономисты неоклассической школы и не были сторонниками свободного рынка. Текущее состояние дел, при котором подавляющее большинство приверженцев неоклассической школы поддерживают свободный рынок, на самом деле обусловлено в большей степени сдвигом в политической идеологии, начавшимся в 1980 году, чем отсутствием или низким качеством теорий, определяющих пределы свободного рынка, в рамках неоклассической школы экономики. Во всяком случае, арсенал неоклассических экономистов, отвергающих политику свободного рынка, с 1980-х годов существенно расширился за счет создания концепции информационной экономики (авторы: Джозеф Стиглиц, Джордж Акерлоф, Майкл Спенс и их последователи). Информационная экономика объясняет, почему асимметричная информация – когда одна из сторон рыночного обмена знает то, чего не знает другая, – приводит к сбоям в работе рынков и даже к их краху{54}.
Тем не менее с 1980-х годов многие сторонники неоклассической школы также разработали теории, которые доходят до того, что отрицают возможность провалов рынка вообще. Например, теория рациональных ожиданий в макроэкономике или гипотеза эффективного рынка в финансовой экономике в основном утверждали, что люди знают, что делают, поэтому правительство не должно вмешиваться в их жизнь, – или, если пользоваться специальными терминами, субъекты рынка рациональны, следовательно, его деятельность будет эффективной. В то же время появился аргумент неэффективного государственного вмешательства – утверждение, что провал рынка сам по себе нельзя считать оправданием государственного вмешательства, поскольку действия правительства могут оказаться даже менее эффективными, чем деятельность рынка (подробнее об этом читайте в главе 11).
Точность и универсальность: сильные стороны неоклассической школы
У неоклассической школы есть ряд уникальных преимуществ. Ее настойчивость в упрощении явления вплоть до уровня отдельных индивидуумов дает ей высокую степень точности и логической ясности. Кроме того, она весьма универсальна. Возможно, кому-то покажется, что очень трудно быть «правым» марксистом или «левым» австрийцем, однако есть много «левых» неоклассических экономистов, например Джозеф Стиглиц и Пол Кругман, и «правых» – Джеймс Бьюкенен и Гэри Беккер. Несколько преувеличивая, можно сказать, что если вы достаточно умны, то с помощью неоклассической теории сумеете оправдать любую государственную политику, любую корпоративную стратегию и действия любого индивидуума.
Нереальные индивидуумы, чрезмерное одобрение статус-кво и пренебрежение производством: ограничения неоклассической школы
Неоклассическую школу критиковали за слишком сильную веру в то, что люди (индивидуумы) эгоистичны и рациональны. Однако слишком многое доказывает, что это не так, – от солдат, закрывавших своим телом товарищей от пуль, до высокообразованных банкиров и экономистов, веривших в сказку бесконечного финансового бума (что происходило до 2008 года). (Подробнее об этом читайте в главе 5.)
Неоклассическая экономика слишком уж одобряла статус-кво. При анализе проблемы индивидуального выбора она принимала как данность социальную структуру общества – или распределение денег и власти. Это привело к тому, что неоклассическая школа стала рассматривать лишь те варианты индивидуального выбора, которые возможны без фундаментальных социальных изменений. Например, многие неоклассические экономисты, даже «либеральный» Пол Кругман, утверждали, что мы не должны критиковать низкооплачиваемые рабочие места на фабриках, потому что альтернативой может оказаться отсутствие вакансий вообще. Это верно, если принять социально-экономическую структуру общества как данность. Однако как только мы будем готовы изменить саму структуру, найдется множество альтернатив низкооплачиваемым рабочим местам. С новым трудовым законодательством, которое расширяет права трудящихся, с земельной реформой, уменьшающей поток дешевой рабочей силы на фабрики (поскольку больше людей будет оставаться в сельской местности), или с промышленной политикой, создающей рабочие места для высококвалифицированных специалистов, у людей появится выбор между низко– и выше оплачиваемой работой, а не между низкооплачиваемой работой и полным ее отсутствием.
В центре внимания неоклассической школы находится обмен и потребление, что заставляет ее пренебрегать сферой производства – большой (и самой важной, по мнению многих других школ) частью экономики. Комментируя этот недостаток, Рональд Коуз, экономист институциональной школы, в своем докладе во время вручения Нобелевской премии в области экономики в 1992 году пренебрежительно охарактеризовал неоклассическую теорию как такую, которая годна только для анализа того, как «одинокие люди обмениваются орехами и ягодами на краю леса».
Марксистская школа
Капитализм – мощное средство экономического прогресса, но он рухнет, как только частная собственность станет препятствием для дальнейшего развития.
Марксистская школа экономики родилась из трудов Карла Маркса, написанных в период 1840–1860-х, начиная с «Манифеста Коммунистической партии»[55] 1848 года, созданного в соавторстве с Фридрихом Энгельсом (1820–1895), его интеллектуальным партнером и финансовым покровителем, и заканчивая публикацией первого тома «Капитала»[56] в 1867 году{55}. Теория получила дальнейшее развитие в Германии и Австрии, а затем в России и Советском Союзе в конце XIX – начале XX веков[57]. Позже, в 1960–1970-х, ее подробно рассматривали в США и Европе.
