Дермот в секунду оказался у лестницы. Именно эта секунда ему и была нужна, чтобы покрыть все расстояние мимо тигров: в школе биороботов на сверхсекретном курсе по спринтерству он выучил, что крупные кошки в прыжке пролетают за секунду пятнадцать метров. Поэтому без отвлекающих предметов он ни при каком случае не успевал взбежать по лестнице.
Уже наверху лестницы его ушей настиг один только, хотя и тяжелый, но запоздалый удар лапой а дощатый пол.
Здесь Дермот быстро огляделся по сторонам и сразу увидел самого Калиграфка, Прокурора Большой Империи! Калиграфк в задумчивости шел на него и, кажется, был так занят своими мыслями, что ничего впереди не видел. В руке он нес пузатую бутылку коньяка из тех запасов, которые поступают в Империю в качестве подарков вместе с игрушками и одеждой, а также пару широких фужеров, сцепив все это меж скрюченных от долгих жизненных трудов пальцев.
Дермот вжался в стену, впился в Прокурора глазами и проделал разрешенный международной конвенцией к применению в человекообразных культурах приём «меня здесь нет». Кажется, Калиграфк без труда в это поверил. Он в глубокой задумчивости прошел мимо Уэлша, едва не задев своим плечом. Дермот осторожно двинулся вслед за ним.
Калиграфк повернул за угол, поднялся еще на несколько ступенек вверх по какой-то низкой лесенке, открыл дверь, переступил порог и сразу закрыл за собой дверь. Дермот внимательно посмотрел сквозь стену и увидел, что там кто-то есть еще. Он оказался было у двери, но сразу же навстречу ему вышел еще один охранник. Дермот, разумеется, не мог пролетать по пятнадцати метров в секунду, как дикая кошка, но ему вполне хватило времени, чтобы перевести из состояния бодрствования в положение горизонтальное и бесчувственное вооруженного аборигена, за мгновение до этого полного сил и здоровья и находившегося у него перед носом в каких-то трех-пяти шагах, – причем, противник погрузился в кому, как в приятный сон, ничего не успев ни увидеть, ни представить себе.
Дермот осторожно приблизился к двери. Он мешкал. По всей видимости, Калиграфк или кто-то другой находился там, в комнате, сразу за дверью. Но приказ главного техника Станции упрямо давил изнутри сознание Дермота-биоробота. И он стал превращаться в сгусток мышц и сухожилий, нечто от сжатой пружины появилось во всем его облике. Когда время настало, Уэлш молниеносно распахнул дверь, в мгновение он оценил по достоинству толстую деревянную клетку посреди залы на постаменте, в ней – Цацу, которого привезли в Заповедник рано поутру; перед клеткой стоял сам прокурор Калиграфк все с той же бутылкой коньяку и перевернутыми бокалами в руке. В остальном же зала была пустынной и голой, и не за что было зацепиться взгляду, но зато квадратный проем в деревянном потолке мгновенно привлек внимание Дермота. Минуту спустя он уже смог определить, что попал, по всей видимости, в вентиляционное окно – в молниеносном прыжке он успел оказаться здесь еще до того, как удивленные Цаца и Прокурор обратили свои морды на распахнутую дверь, – но там уже не было никого, кроме лежащего ничком охранника.
Калиграфк подошел, склонился над ним и ударил пару раз по щекам. Охранник застонал.
Прокурор обернулся к Цаце, потом снова посмотрел на бледного охранника, потом снова на Цацу в клетке и произнес:
– Вижу теперь, Цаца, что ты настоящий краймер – даже нервы у тюремщиков не выдерживают соседства с тобой.
Прокурор оставил охранника приходить в себя, прикрыл опять дверь и медленно подошел к клетке с Цацой. Они долгими взглядами смерили друг друга.
Калиграфк перевернул бокалы и наполнил их коньяком из пузатой заграничной склянки. Потом он поставил бутылку на пол, выпрямился и протянул один бокал для Цацы в клетку. Тот схватил его и через мгновение протянул обратно пустым, всем своим видом требуя еще одной порции. Калиграфк налил.
– Я пришел тебя исповедать, – произнес Прокурор. – Я должен окончательно убедиться, что наш выбор правильный, и ты дашь достойное и нужное краймерам всего мира потомство.
– Даже там, в тюрьме, ожидая казни, я не знал такого унижения, – ответил на это Цаца.
– Дело империальной важности, и давай больше не будем к этому возвращаться, – сказал Прокурор.
– По закону я имею право последние сутки своей жизни побыть вне видимости охранника, – опять возразил Цаца.
– Мы не должны рисковать, – сказал Прокурор. – Я отвечаю за то, чтобы ты сохранил потенцию до начала Обряда.
– Господин Калиграфк, честное слово, мне сейчас не до этого! Клянусь, все свои соки я донесу до Усадьбы завтра в целости и сохранности...
– Если бы такое произошло – не будь ты под неусыпным наблюдением, – то это бы только доказывало, что мы нашли ложного онаниста, – резонно возразил ему Прокурор. – И не будем больше к этому возвращаться, – еще раз повторил он.
Цаца сказал:
– Эта ритуальная клетка действует мне на нервы... Неужели нельзя было посадить меня в нормальную камеру?
– Зато мы сохраним ее в веках, мы поместим ее в священной Усадьбе как дорогую для всей нации реликвию, она будет служить устрашением каждому, кто посмеет посягнуть на власть краймеров... А теперь перейдем к делу, Цаца.
Прокурор строго воззрился на свою лучшую овцу в пастве.
– Отвечай же, Цаца как на духу и перед богом, как ты сподобился на подвиги, правда ли, то были исключительно корысть и зависть, а вовсе не голод, и что фраерские слабости, такие как сожаление или стыд, никогда не посещали тебя?
– Мне нечего скрывать от первого среди краймеров и благодетеля нашего Прокурора Калиграфка! – так начал свою исповедь Цаца. – Моя судьба, наверное, похожа на миллионы подобных, и не дай бог простому смертному испытать те муки ада, которые приходится переживать и претерпевать нам, духовным краймерам.
– Все началось, наверное, с того заграничного мячика, которым играл у нас мальчик из соседнего дома. Наверное, потому мне и врезался в память именно тот случай, что мячик был необыкновенно ярким, прыгучим и удобным по размеру, – а не той резиновой лягушкой, которые выпускает местная промышленность этого фраера – Министра. Мне сразу захотелось иметь такой мячик в личное пользование, и вряд ли нашелся бы на земле хоть один краймер, который бы смог совладать с той жадностью, которая захватила тогда всего меня. Я украл этот мячик при первом же удобном случае. Что это были за дни! Я не выпускал мячик из рук, я с ним спал и садился есть, кидая его себе в ноги под стол. Я был самым счастливым ребенком на свете... но и самым несчастным! Мячик, который, казалось, будет радовать меня вечно, вдруг наскучил мне смертельно, а на улицу ведь я его взять не мог, чтобы поиграть по-настоящему, – его бы сразу узнали так называемые законные хозяева, поэтому всего через пару дней я его просто разрезал и выбросил в мусор.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
