местных медиков. Придурок и жив, и жить будет, и более того, месяц – и он забудет про этот перелом. В нашем мире он бы калекой остался, а тут еще помотает людям нервы. Но на месяц у него больничный.
А меня распекает ректор:
– Наташенька, почему вы не хотели заниматься физической подготовкой?
Я тяжко (знаете, как болит думающий орган?) вздохнула:
– Тэр ректор, а вы не расспрашивали, как было дело?
– Пока нет, я сразу пришел сюда. Я знаю, что тэр Саморский применил против вас магию и в результате пострадал сам. Вы практически не пострадали. Его я пока расспросить не могу.
Я развела руками:
– Тэр ректор, так получилось. Вы видите сами, я толстая. Я не переживаю по этому поводу…
– Наташенька, вы просто девушка с формами. Не о чем тут переживать!
– Тэр ректор, – я опустила голову, чтобы не было видно наглых глаз. Я вообще страдаю. Местами. – Я понимаю, что такие, как я, регулярно становятся изгоями и девочками для битья, но я не хочу… Когда тэр Рарон вызвал меня из строя, он не хотел мне помочь. Он хотел меня унизить, показать всем, как не надо делать, на моем примере. У нас преподаватели себе такого никогда не позволяли.
Кстати – чистая правда.
Леонид Сергеевич, наш преподаватель физкультуры, был невероятно интеллигентным человеком. До слез.
Я ему принесла справку об освобождении от физкультуры и тихонько сидела в уголке зала на всех парах. А когда меня попробовали обозвать коровой, он при всех отчитал нахала и заставил прыгать через козла. Ровно сто раз. Чтобы не обижал девушек. Дошло до всех.
– Что именно сказал тэр Рарон? – ректор, недолго думая, взял меня за подбородок и приподнял лицо, глядя мне в глаза.
Я вздохнула:
– Он сказал, что нельзя быть такой жирной. И назвал меня бочкой с салом.
Кажется, ректор был с ним согласен. Но… не я это начала. Тэр Рарон сам подставился. Если бы он придержал язык…
– Простите его, Наташенька. Он старый солдат…
– И не знает слов любви[11], – согласилась я.
– Любви? – насторожился ректор. – Он вам… э-э-э… понравился?
Я улыбнулась:
– Тэр ректор, это кинофильм у нас там, дома… это стало шуткой мира. Не обращайте внимания. Просто тэр Рарон меня очень разозлил. А покалечил он и вообще сам себя. Я же магию не знаю… может, он что-то не так сделал? Или свои силы переоценил – я не бабочка, чтобы меня так легко в воздух поднимать?
– У вас даже медитаций пока еще не было. Только теория, – согласился ректор, явно расслабляясь и успокаиваясь.
– В нашем мире магии и рядом нет. Тэр Рарон просто… перестарался, наверное? Он меня поднял в воздух и подтянул к себе. А потом споткнулся и упал. А я… он, когда упал, перестал контролировать заклинание. Так, получается, наверное?
– Я проясню этот вопрос. Значит, сначала вас оскорбили, потом к вам применили магию.
– Расспросите Далию… то есть таэру Далион, – попросила я. – Она должна знать… видеть со стороны.
– И ее расспрошу, и всех остальных. Обещаю, Наташенька. А вы сейчас спокойно отправляйтесь к себе в комнату и полежите. Мазь должна впитаться и рассосать синяк. Это не меньше трех часов покоя. Потом еще вот этим смажете…
Передо мной поставили баночку, которую принесла местная медичка. Молодая, симпатичная и не любящая толстяков. А чего она иначе на меня так смотрит?
Можно подумать, я ей модельные туфли оттоптала!
– Спасибо, тэр ректор. Но занятия…
– Ничего страшного. Сегодня у вас тэр Корделиус, я его предупрежу сам.
– Спасибо!
– Завтра будете уже в порядке. Только еще раз помазать не забудьте.
– Конечно, тэр ректор.
Но к двери я все равно не летела, а ползла – больно пока было.
Хорошая мазь! Несколько раз намазал – и синяка нет. Вообще.
Магия!
Конечно, лежать я не стала. Вот еще не хватало!
Как говорила моя бабушка, при ушибах надо двигаться, чтобы кровь расходилась по телу. Я и двигалась.
Четко по направлению к старому храму. Только за пирожными зашла и мазь оставила в комнате.
Рядом с храмом никого не было. Я привычно уже уселась на ступеньки.
– Рад! Ты здесь?
Долго ждать не пришлось. Как и обычно, мужчина появился из храма. Выглядел он так же жутко, но было уже не страшно. Смотрим же мы поп-концерты, а уж какие там кошмарики по сцене прыгают!
– Привет!
Ответом мне было привычное «ы-ы-ы». Но улыбка была вполне искренняя.
– Угощайся.
– Ы-ы-ы…
– Ничего, что я вот так, без приглашения, забегаю в гости? Я тебя не стесняю?
Ответом мне было решительное покачивание головой.
– Я могу приходить?
Кивок.
– Вечером?
Снова кивок. Решительный такой.
– А если в другое время?
Рад задумался ненадолго.
Потом показал на свои глаза, на уши – и обвел поляну рукой. Показал на меня, на что-то за моей спиной и изобразил, что идет. Дошло до меня не сразу, но все-таки…
– Чтобы никто не видел, не слышал и за мной не пришел?
– Ы-ы-ы!!!
– Обещаю, – решительно сказала я. – Если я так сделаю, можно в любое время?
Кивок.
– Спасибо. Знаешь, дома мне было тяжело. Сначала, у родителей, у меня была своя комната. Потом они развелись, пока разменивали квартиру, пока то да се… Сложно жить с чужими людьми. Я тогда и начала уходить из дома. Искала себе место поспокойнее. Покупала что-нибудь пожевать и сидела там часами. С книжкой…
– Ы-ы-ы…
– Ты угощайся пирожными, ладно? Не стесняйся, я тебе их принесла. Потом я в университет поступила, комнату в общаге дали. Мы с Таткой хоть и хорошо ладили, а все равно тяжело. Постоянно с людьми, постоянно кто-то рядом. Я тоже начала искать место рядом, чтобы никто над душой не стоял. И ты знаешь – нашла! Там, неподалеку от общаги, карьер был. Вот туда я и уходила. Гадюшник, конечно, грязно, противно, но хотелось одной посидеть. Тоже книжку с собой, пакет из «Макдоналдса» – и часа на три, на четыре.
– Ы-ы-ы…
– Вот и здесь. Хочется иногда посидеть, отдохнуть ото всех…
– Ы-ы-ы?
Интонация была вопросительной: «И от меня тоже?»
Я покачала головой:
– Нет. Рад, не обижайся, но ты хороший. И рядом с тобой… да, спокойно, наверное. Понимаешь, от людей бывает разное ощущение. Вот от Стасика в общаге волна гормонов шла, сразу ресницами хлопать хотелось, даже мне. Туська регулярно пребывала на взводе: то у нее любовь, то разочарование, такие американские горки. Еще один парень к нам забегал, вот рядом с ним полчаса побудешь, и вся аж дергаешься,
