такой ход виделся бывалому солдату недостойным.
Он и раньше сражался с шурави. И знал — если уж удастся договориться с ними, они сдержат слово. Потому и Шахин обычно держал свое слово в ответ на честность.
— Ты сомневаешься? — Муаллим снова проявил чудеса проницательности. — Думаешь, что подобный поступок недостоин твоей солдатской доблести?
Шахин не ответил ему. Только отвел взгляд.
— Ты должен понимать, друг мой, что в глазах Всевышнего — обман неверного — это не грех. Особенно во время войны, — ухмылка Муаллима стала злее. — Это лишь военная хитрость дальновидного командира.
Злая усмешка Муаллима вдруг превратилась в добрую и простую улыбку.
Шахин вздохнул. Потом обернулся и посмотрел на моджахедов. Воины как раз тащили двоих погибших от взрыва товарищей к тем телам, что уже лежали возле стены.
Еще трое бойцов, раненых осколками и получивших серьезные контузии, уложили у другой стены. Несчастные постанывали от боли. Милад, знакомый с азами медпомощи лучше других, пытался перевязать их раны.
— Сколько времени тебе нужно? — наконец решившись, сказал Шахин.
* * *
Текущий момент
— … И тогда, видит Аллах, вам позволят выйти из пещер живыми, — докончил Муаллим-и-Дин.
А потом я нажал на спусковой крючок.
Автомат выплюнул короткую очередь. Грохот выстрелов прокатился по нашей площадке и склонам гор. Эхом отразился в пещере.
Я видел, как на груди Муаллима дернулась одежда. Как изменилось выражение его лица.
Если раньше в глазах проповедника блестело надменное превосходство, смешанное с чувством собственной правоты и неуязвимости, то теперь в них вспыхнуло удивление. Потом оно быстро сменилось ошарашивающим шоком.
Муаллим-и-Дин неловко отступил на шаг. Потом посмотрел прямо на меня.
Я не произнес ни слова. Более того — никто из пограничников не спешил говорить. Лица их застыли в неизменном, суровом выражении. Они казались высеченными из мрамора. Взгляды бойцов были прикованы к погибающему проповеднику. Солдаты смотрели на это зрелище с равнодушием или спокойным удивлением.
— Бесчестный… — прохрипел Муаллим. — Вы… Вы вероломные люди… Вы… Обманщики… Пусть Аллах обрушит небеса на ваши головы…
Он рухнул на колени. Потом набок. А затем несколько раз вздохнул и умер.
— Он пришел к нам с белым флагом, — сказал мрачно Чесноков, когда возникшая после выстрела тишина уже стала давить на голову. — Зачем? Он…
— Он падла и сукин сын, — бесхитростно ответил ему Суворов. — И заслуживал смерти за свои дела.
— Да как-то это… — снова заговорил мехвод, но осекся. Обратился ко мне: — Саша, разве ж надо было убивать? Он безоружный был. Думаешь, мы бы отдали тебя душманам? Так что ли?
— Его оружием был язык, — сказал Бычка. Потом добавил: — Своих не сдаем.
— Эти падлы только и делают, что брешут, — сказал Смыкало равнодушно. — Я ни единому егошнему слову не поверил.
— Они теперь будут штурмовать, — сказал Чесноков. — Может, стоило его отпустить? Зачем вот так стрелять?
— Они в любом случае штурмовали бы. Не понимаешь? — сказал Бычка сухо.
Чесноков ему не ответил. Тогда Бычка добавил с тяжелой иронией:
— А ты у нас, Василий, идеалист…
Я почувствовал на себе взгляд мехвода. И ничего ему не ответил. Не ответил, потому что в этом не было никакого смысла. Еще тогда, в Айвадже, я решил, что убью Муаллима. Убью за то, что он вербовал в душманы детей. За то, что раздавал им оружие, мины и гранаты.
Остальное для меня было неважно.
— Готовьтесь к бою, — сказал я, снимая автомат с мешка баррикады. — Они снова будут штурмовать.
— Ох и сложный будет бой… — вздохнул Бычка, проверяя магазин своего АК. — Патронов с гулькин нос осталось…
— Надо стоять до конца. — Суворов сглотнул и посмотрел на меня, — выбор, который предложил этот проповедник — не выбор.
Заклацали магазины и затворы. Кто-то проверял оружие, кто-то на своей позиции уже приготовился стрелять.
Бойцы ждали, затаив дыхание.
— Может… Может, они не придут? — спросил Бычка тихо. — Может, умотали уже? Десантура ж, небось, в пещерах уже лютует.
— Да не. Сейчас попрут, — напряженно сказал Суворов и утер пот со лба. — Ты помнишь ихнего главаря? Он, видать, и надоумил этого проповедника про Сашку нашего заикнуться. Хочет сам его убить. Да только хер ему, а не Сашка…
— Ну он же не полный идиот… — Бычка почесал щеку. — Понимает, чем рискует… Против наших они не выстоят. Сколько их там? Двадцать человек? Ну, может, тридцать. А там ВДВ. Им палец в рот не клади…
— А нам, погранцам, — Суворов снова прижал щеку к прикладу, — нам и подавно…
Пока бойцы спорили, в общем-то, ни о чем, я прекрасно понимал — душманы придут. Снова будут штурмовать наши укрепления.
Патронов у нас, конечно, было не густо. Минут на пять боя. Но гранаты оставались. Если уж что — подобраться им не дадим.
А на ВДВ надеяться было глупо. Я не привык полагаться на авось. Слишком небольшим был шанс, что десантники подоспеют к нам вовремя.
И все же он был.
Первые выстрелы врага начались спустя где-то минуту. Солнце уже давно миновало зенит и медленно, но верно опускалось все ниже и ниже. Это давало врагу преимущество, ведь в туннеле с каждой минутой становилось темнее.
Душманы замельтешили в глубине пещеры. Дульные вспышки редкими всполохами проявлялись в широкой черной пасти туннеля.
Мы пригнули головы чуть ли не по самые глаза. Пули щелкали по камням. Ложились в землю перед баррикадой и, конечно, глухо хлопали в стену из мешков.
— Экономить патроны! — кричал я. — Огонь одиночными! Пускай поближе подойдут! Бить будем точно!
Интенсивность вражеского огня быстро возросла. Я видел в темноте силуэты, прятавшиеся за неровностями стен и редкими, но крупными камнями.
Враг пытался прижимать нас огнем. Пограничники отстреливались наверняка — стараясь выбивать врагов одиночными.
У кого-то даже вышло — одна из теней завалилась набок, когда после попадания ноги духа подкосились.
Вдруг другой душман вскочил. В темноте я не мог рассмотреть, что он затеял, но чуйка подсказала — граната.
Я не думал.
Руки будто бы сами спозиционировали автомат. Палец сам нажал на спуск. Два моих выстрела затерялись в шуме треска одиночных и очередей.
Дух вывалился из-за невысокого, в треть человеческого роста камня.
— Граната! — крикнул я. — В укрытие!
Пограничники почти синхронно спрятались
