Адвокат состроил скорбную физиономию.
– Расследование, которое имеет целью доказать, что кто-то из фельцбургского семейства повинен в убийстве? Сомневаюсь – это же ужасающее пятно на семейной репутации, как бы герцогиня ни ненавидела Гизелу.
– Ой, Оливер! – Девушка наклонилась немного вперед над столом и бессознательно коснулась пальцами руки Рэтбоуна. – С незапамятных времен королей убивают их родственники! Да вообще от начала веков, потому что так называемые незапамятные времена для истории королей, борьбы честолюбий, любви, ненависти и убийств – совсем недолгое время. И все, читавшие Библию, вполне могут в это поверить!
– Да, вы, наверное, правы… – Юрист сел посвободнее и опять поднял бокал с вином. – Спасибо за ваш энтузиазм, Эстер.
Он повел бокалом в сторону мисс Лэттерли. Та подняла собственный, и Оливер слегка чокнулся с нею, ласково глядя на нее поверх бокала.
* * *
Из краткой записки Рэтбоуна Эстер вскоре узнала, что Монк вернулся из Беркшира, и на следующий день отправилась повидаться с ним к нему домой на Фицрой-стрит. Их отношения всегда были неустойчивыми: эти двое часто критически относились к поступкам друг друга, нередко балансируя на грани ссоры. Но в подоплеке отношений недовольство и гнев странно мешались с верой друг в друга. Уильям приводил Эстер в ярость. Она осуждала многие пути и способы его действий, и ей были хорошо известны его слабости. И в то же время мисс Лэттерли была твердо убеждена, что на некоторые бесчестные поступки сыщик никогда не пойдет. Например, он никогда не позволит себе жестокость и не спразднует труса. Он, скорее, умрет. Но ему были свойственны иногда какая-то омраченность самосознания и провалы в памяти, что пугало его даже больше, чем саму Эстер.
Иногда случались мгновения – одно из них в особенности запомнилось медичке, – когда ей казалось, что он, возможно, любит ее. Но теперь она ничего не знала с определенностью и отказывалась думать об этом. Однако узы их дружбы оставались нерушимыми и не подвергались сомнению.
Мисс Лэттерли едва успела застать Уильяма дома – он уже собирался уезжать снова.
– Ты не можешь бросить это дело! – сказала Эстер негодующим тоном, стоя посередине приемной частного детектива, которую она сама же и обставила, несмотря на его рьяные возражения. Тогда она убедила Уильяма, что теперешние и будущие клиенты будут чувствовать себя в такой обстановке свободнее и им легче станет довериться ему. В конце концов ей удалось внушить ему, что людей, которые испытывают физический дискомфорт, гораздо труднее разговорить настолько, чтобы они поделились с ним сложными и неприятными, а иногда и болезненными подробностями своей жизни в надежде получить помощь.
Монк стоял у огня, немного вздернув брови и слегка презрительно улыбаясь.
– Ты нужен Рэтбоуну! – продолжала Эстер, сердясь, что ему надо это растолковывать. Он сам бы должен был это понимать. – Он столкнулся с гораздо более серьезными препятствиями, чем представлял раньше. Возможно, ему вообще не следовало браться за это дело, но он взялся, и нет смысла сейчас сожалеть об этом.
– И я полагаю, что ты, в своей наставительной манере, уже сообщила ему об этом? – язвительно спросил сыщик.
– А ты сам ему не говорил? – парировала его гостья.
– И поэтому ты предоставляешь ему сражаться в одиночестве?
Лэттерли не верила собственным ушам и почти заикалась, подыскивая нужные слова. Время от времени ей случалось думать о Монке нехорошо, однако она не могла и предположить, что он способен покинуть человека в трудную минуту. Это было не в его натуре, он не мог так поступить. Уильям сражался отчаянно и великолепно, когда ей потребовалась его помощь. Неужели он мог так легко обо всем забыть?
Вид у него был одновременно сердитым и удовлетворенным, а на губах играла почти насмешливая улыбка.
– А как ты думаешь, – спросил детектив саркастически, – какие шаги мне следовало предпринять по части этого расследования? Пожалуйста, поделись своими предположениями!
– Ну, ты мог бы изучить проблемы, связанные с политической ситуацией, – начала Эстер. – Действительно ли существовал план заставить Фридриха вернуться на родину или нет? Действительно ли Гизела считала, что он сможет вернуться без нее, или же была уверена, что он никогда на это не пойдет? Настаивал ли Фридрих на том, чтобы соотечественники приняли Гизелу? Уведомил ли он об этом фельцбургский двор и каков был ответ? Знала ли о нем Гизела? Почему графиня так ненавидела ее? Была ли Фридриху известна причина этой ненависти, в чем бы она ни заключалась? Что об этом знает брат герцогини, граф Лансдорф?
Женщина перевела дух и продолжала:
– Из всех присутствовавших тогда в Уэллборо-холле, кто имел в других немецких государствах интересы или родственные связи, которые могли бы пострадать или, наоборот, выиграть от объединения Германии? Кто имел честолюбивые военные или политические замыслы? У кого и где были союзники? А что можно сказать о самой графине фон Рюстов? Кто ее лучшие друзья? Ты мог бы все это разузнать и добыть еще множество сведений. Даже если бы их было недостаточно, ты все же положил бы расследованию настоящее начало.
– Браво! – захлопал в ладоши Монк. – И с кем я должен был вести все эти разговоры, чтобы разузнать все интересующее тебя?
– Не знаю! – отрезала Эстер. – А сам ты не способен пораскинуть умом? Поезжай и поговори с придворными Фридриха, последовавшими за ним в изгнание.
Детектив широко открыл глаза.
– Ты имеешь в виду его двор в Венеции?
– А почему бы и нет?
– И ты думаешь, это стоящая идея?
– Разумеется! Если б ты хоть немного был признателен Рэтбоуну и лояльно к нему относился, ты бы не спрашивал меня, что делать, а просто взял бы и поехал.
Беспокойство за Оливера заставило медсестру говорить резко и даже пронзительно. Детектив услышал ее беспокойство, и его лицо странно смягчилось. А потом оно выразило нечто, похожее на удивление или даже уязвленность, хотя в следующее мгновение на смену этим чувствам пришли другие.
– А я туда и еду! – сказал сыщик раздраженно. – Как ты думаешь, с чего бы это мне упаковывать вещи? Или ты хочешь, чтобы я отправился в Венецию прямо с места в карьер и в том, что на мне надето? С моей стороны умнее взять несколько подходящих к случаю вещей, если я собираюсь общаться с придворными, даже находящимися в изгнании.
Ах, она могла бы и сама обо всем догадаться! Она неверно судила о нем. Эстер почувствовала облегчение, и теплая волна этого чувства растопила гнев и страхи. Женщина поняла, что улыбается. Как она могла усомниться в этом человеке?!
– Я так рада! – Вряд ли ее слова можно было считать извинением по форме, однако оно в них звучало. – И да, тебе, конечно, потребуется соответствующая одежда. Ты отправляешься пароходом? Или поездом?
– И тем и другим, – ответил Уильям и, поколебавшись, ворчливо добавил: – Тебе не стоит так беспокоиться о Рэтбоуне. Он же не дурак! И я добуду достаточно доказательств, чтобы достойно провести процесс. Или чтобы убедить графиню фон Рюстов взять обвинение обратно, прежде чем дело дойдет до суда, – если это будут доказательства невиновности Гизелы.
Эстер немного удивилась, что Монку не понравилось ее беспокойство о Рэтбоуне. Детектив ревновал и бесился из-за этого. Девушке захотелось рассмеяться, но смех ее показался бы ему истерическим, и Уильям не постеснялся бы как следует ее встряхнуть, чтобы заставить замолчать. А она не смогла бы остановиться, ведь все складывалось так невероятно смешно! Сыщик ни за что не понял бы истинную причину ее смеха, и это только еще больше развеселило ее. И все закончилось бы тем, что они стали бы еще ближе друг другу, забыв на минуту все страхи и преграды. Хотя могли и поссориться и наговорить такого, чего вовсе не думали, но что уже нельзя было бы ни взять обратно, ни забыть…
Монк стоял молча и, казалось, даже не дышал. Но мисс Лэттерли не посмела экспериментировать дальше. Слишком много для нее все это значило.
– Сомневаюсь, что графиня извинится и снимет обвинение, – слегка дрожащим голосом негромко сказала Эстер. – Но ты, по крайней мере, мог бы совершенно точно решить, был или не был принц убит. Был?
– Не знаю, – ответил Уильям, глубоко задумавшись. – Это мог быть и яд. В тамошнем саду растут тисы, и кто-нибудь мог совершенно незаметно сорвать листья.
– Но каким образом их могли дать принцу Фридриху? Вряд ли кто-то мог умудриться войти в комнату больного и убедить его съесть немного листьев. В любом случае большинству известно, как эти листья выглядят: они похожи на иглы и ядовиты. Об этом нам с самого детства твердят родители. Я припоминаю, как боялась тисовых деревьев, растущих на кладбищах.
– Значит, кто-то сумел сделать из листьев настой и добавить ему в пищу или питье, – сухо ответил Монк. – И это можно было сделать либо в его комнате, либо, что гораздо вероятнее, в кухне. Или же можно было чем-то отвлечь слугу, несущего поднос с едой наверх, и с легкостью подлить отраву… Одно точно: Гизела совсем не выходила из их общих с Фридрихом покоев. Она едва ли не единственная, кто ни разу не спускался в сад. Это могут засвидетельствовать все слуги. Даже ночью она все время оставалась с мужем.
