В конце июля 1912 года Есенин снова едет в Москву. Родные хотели, чтобы он продолжал свое образование. "Надежды их, - замечает Есенин в одной из автобиографий, - простирались до института, к счастью моему, в который я не попал". Дело не только в том, что за время учебы в Клепиках юному поэту, по собственному признанию, методика и дидактика настолько осточертели, что он и слушать не хотел о педагогической профессии.
Суть в другом: с ранних лет для Есенина жизнь была неотделима от стихов. С поездкой в Москву у Есенина были связаны совершенно иные надежды. Он мечтал о поэтическом признании. Ему хотелось напечататься в каком-нибудь журнале или газете, встретиться с московскими поэтами, почитать им стихи. Но все это произошло далеко не сразу. Поначалу Есенину пришлось заниматься совсем иным делом. "Отец, - рассказывает сестра поэта, Александра Александровна Есенина, - вызвал его к себе в Москву и устроил работать в конторе к своему хозяину, с тем чтобы осенью Сергей поступил в учительский институт". Живет Есенин в это время вместе с отцом на втором этаже небольшого деревянного дома в Большом Строченовском переулке. Мясной магазин Крылова помещался рядом, на соседней улице Щипок.
Отец Есенина провел в Москве большую часть своей многотрудной жизни. "Более тридцати лет, - вспоминает А. А. Есенина, - с тринадцатилетнего возраста до самой революции, отец проработал мясником у купца...
Тяжелая жизнь наложила на глаза отца глубокий отпечаток, и в них иногда было столько грусти и тоски, что хотелось приласкать его и сделать для него все самое приятное. Но он не был ласков, редко уделял нам внимание, разговаривал с нами, как со взрослыми, и не допускал никаких непослушаний. Но зато, когда у отца было хорошее настроение и он улыбался, то глаза его становились какими-то теплыми, и в их уголках собирались лучеобразные морщинки. Улыбка отца была заражающей. Посмотришь на него - и невольно становится весело и тебе. Такие же глаза были у Сергея".
По своему характеру Александр Никитич Есенин был человек очень выдержанный, скромный и справедливый. Односельчане относились к нему всегда с большим уважением. Наделен он был острой наблюдательностью, неплохо рисовал. В семье Есениных сохранился рисунок их старого дома в Константинове, сделанный Александром Никитичем. Отец Есенина был интересным собеседником. Он "...очень хорошо и красочно умел рассказывать какие-нибудь истории или смешные случаи из жизни, - вспоминает А. А. Есенина, - и при этом сам смеялся только глазами, в то время как слушающие покатывались от смеха. Иногда отец пел. У отца был слабый, но очень приятный тенор. Больше всего, - замечает Александра Александровна, - я любила слушать, когда он пел песню "Паша, ангел непорочный, не ропщи на жребий свой..." Слова этой песни, мотив, отцовское исполнение - все мне нравилось. Эту песню пела и мать, и мы с сестрой, но у отца получалось лучше. Мы с Катей (старшая из сестер поэта, Екатерина Александровна. - Ю. П.} любили эту песню, а Сергей использовал ее слова в "Поэме о 36". В песне поется:
Может статься и случиться,
Что достану я киркой,
Дочь носить будет сережки,
На ручке перстень золотой...
У Сергея эти слова вылились в следующие строки:
Может случиться
С тобой
То, что достанешь
Киркой,
Дочь твоя там,
Вдалеке,
Будет на левой
Руке
Перстень носить
Золотой".
Есенин с большим уважением относился к отцу. Это единодушно отмечают родные и близкие поэта. "Он любил отца, - подчеркивает сестра, - и не раз с глубоким сочувствием говорил мне о трудной отцовской жизни". С годами Есенин все больше чувствовал, как нелегко складывалась жизнь его отца, сколько унижений, невзгод выпало на его долю. "Даже в периоды полного разлада Есенина с отцом мне приходилось слышать о нем от Сергея восторженные отзывы. По его словам выходило, что папаша его и красавцем был в молодости, и очень умен, и необычайно интересен как собеседник", вспоминает часто встречавшийся с Есениным в Москве в 1912 - 1914 годах Николай Сардановский.
"Разлады" юного поэта с отцом, о которых упоминает Н. Сардановский, были вызваны прежде всего тем, что Александр Никитич, зная по своему горькому жизненному опыту, как трудно выбиться в люди без образования, сетовал на сына, что тот весьма прохладно относился к родительской затее сделать из него учителя. Расстраивало Александра Никитича и то обстоятельство, что сын, явно тяготясь службой в конторе, увлечен был только одним - стихами. Он был искренне убежден, что стихи для крестьянского парня вещь несерьезная, "пустое дело", как говаривал дед Есенина.
"Отец, - рассказывает А. А. Есенина, - не верил, что можно прожить на деньги, заработанные стихами. Ему казалось, что ничего путного из этого не выйдет". Все это очень огорчало и угнетало Сергея Есенина.
Получив впервые в начале 1914 года деньги за стихи, напечатанные в журнале, Есенин принес их отцу. "Свой первый гонорар, кажется, около трех рублей, - пишет по этому поводу Николай Сардановский, - Сергей целиком отдал отцу, о чем у нас с ним был специальный обмен мнений. Насколько я Сергея понял, на эти деньги он смотрел не как на обычный заработок, а как на нечто высшее, достойное лучшего применения. Отдать эти деньги отцу, по его словам, надо было для того, чтобы оттенить священность этих денег для поэта, кроме того, отдавая первый гонорар отцу, Сергей хотел расположить отца в сторону своих литературных занятий". Удалось это сделать Есенину, правда, позднее. А пока все складывалось не очень хорошо. Отец был против стихов, на службе в конторе радости тоже было мало. К этому добавлялось едва ли не самое большое огорчение. В редакциях журналов и газет к стихам неизвестного крестьянского паренька относились довольно сдержанно, не торопясь с их публикацией. "Настроение было у него угнетенное, вспоминает близко знавшая Есенина в те годы А. Р. Изряднова, - он поэт, и никто не хочет этого понять, редакции не принимают в печать".
Есенин чувствует себя одиноким. Единственный человек, с кем Есенин ведет откровенный разговор, кому поверяет свои мысли, - спас-клепиковский друг Григорий Панфилов. "Я вижу, тебе живется не лучше моего, - пишет он из Москвы осенью 1912 года. - Ты тоже страдаешь духом, не к кому тебе приютиться и не с кем разделить наплывшие чувства души; глядишь на жизнь и думаешь: живешь или нет? Уж очень она протекает-то слишком однообразно, и что новый день, то положение становится невыносимее, потому что все старое становится противным, жаждешь нового, лучшего, чистого, а это старое-то слишком пошло. Ну ты подумай, как я живу, я сам себя даже не чувствую. "Живу ли я или жил ли я?" - такие задаю себе вопросы после недолгого пробуждения. Я сам не могу придумать, почему это сложилась такая жизнь, именно такая, чтобы жить и не чувствовать себя, то есть своей души и силы, как животное. Я употреблю все меры, чтобы проснуться. Так жить - спать и после сна на мгновение сознаваться, слишком скверно".
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
