– Будет тебе, друг! При чём тут Демид? Мы все попали в эту ловушку, устроенную этим падлом! Погоди, мы тебе устроим!
– Интересно, куда мы плывём? Ты чувствуешь, как нас покачивает? Наверное, мы уже в море.
– Сколько же мы тут лежим, Омелько? Разбуди хоть Демида.
– Пусть подольше поспит, Ивась. Чего расстраивать его раньше времени. Ещё успеет почувствовать, во что мы вляпались. Интересно, куда нас тащат?
– Мне теперь уже всё равно, Омелько! И у меня голова побаливает.
– У меня просто раскалывается! – воскликнул Омелько, ощупывая голову.
– Это после ранения тебе так плохо. Пройдёт. Пить страшно охота! Тебе тоже? Хоть бы глоток воды! Надо пощупать. Может, оставили водички.
– Ничего нет, Ивась! – прокричал Омелько, обшарив вокруг себя.
Они замолчали, прислушивались к шуму наверху и ударам волн о борт. Было муторно на душе и в теле. Слабость ещё не прошла, а голова и не думала переставать болеть, особенно у Омелько.
Проснулся Демид. Долго не мог понять, что с ним, пока не вспомнил с помощью Ивася, что с ними случилось. Он не бросился на стенку, не стал кричать, ругаться и грозиться. Просто мрачно затих, погрузился в себя, и друзья долго не могли вывести из этого состояния.
Мучимые жаждой, которая полностью захватила их целиком, заслонив чувство голода, наши казаки вертелись на голых сырых досках тесного закутка с толстой дверью, никак не хотевшей поддаваться под ударами ног казаков.
Лишь долгое время спустя, казаки понятия не имели о течении времени, к ним спустились два матроса и тот человек, что заманил их на борт.
– Думать я, ты покой? – спросил он по-немецки.
Матросы угрюмо молчали, щурились от света фонаря, прикидывая в уме, что можно предпринять. Сделать они ничего не могли. Сил не было, жажда и голод мучили нещадно. Лишь затаённая злоба тлела внутри неугасимым огоньком, но не готовая сейчас выплеснуться. Все помыслы вертелись вокруг воды.
– Хорошо, – опять проговорил человек. – Я штурман, ты матрос. Ты быть хорошо работа, хорошо слушать, хорошо жить.
Он что-то сказал матросам, стоящим за дверью. Помещение было так мало, что для них просто не было места. Сам шкипер или штурман, казаки в этом ещё не разбирались, хотя и слышали о таких, стоял на пороге.
Он отошёл в сторону. Матросы поставили деревянное ведёрко с водой, каравай хлеба. Штурман посмотрел, как казаки набросились на воду, усмехнулся, закрыл дверь и его шаги удалились.
Снова была темень, качка, но жажда была почти утолена. Теперь была очередь хлеба. Его прикончили почти мгновенно.
– В карманах ничего не оставили, – заметил Омелько. – И ножи отобрали.
– Не удивительно, – ответил Ивась. Продолжать разговор не хотелось.
Казаки тихо лежали, не в состоянии вытянуться во весь рост. При свете фонаря Демид заметил, что и потолок слишком низок, чтобы можно стать во весь рост. Слышались писк и возня мышей и крыс. Это нисколько не смущало казаков.
Следить за временем они не могли. И отупело ждали, когда их выпустят из этой клетки. И это всё же наступило. Штурман открыл дверь, молвил сурово:
– Ходить вверх.
Ноги плохо слушались, но радость всё же была. Заточение закончилось, и они с трудом поднялись на палубу.
Оглянувшись, заметили, что кругом было море, серое, ветреное, всё покрытое мелкими барашками пены на вершинах волн.
Паруса туго натянуты, ветер тихо посвистывал в канатах, а палуба качалась под ногами, отвратительно отдаваясь в животах. Скоро подступила тошнота, и Демид сказал тихо:
– Идите к тому борту и поблюйте. Это может скоро пройти.
Ивась с Омелько поспешили к подветренному борту и начали травить. Их выворачивало основательно, вышибая слёзы на глазах. Было так отвратительно, что описать невозможно. Штурман терпеливо ждал. Наконец что-то проурчал и матрос, грубо толкая казаков, вернул их на место.
– Быть работа. Ты матрос. Дело знать?
Ивась не слушал штурмана. Его продолжали мучить тошнота и позывы рвоты. Тогда штурман повернулся к Демиду. Они долго говорили друг другу. И под конец штурман показал на полуют, где стояли два человека, указал на того, что повыше, проговорил сурово:
– Капитан! Бог корабль, слушать, работать!
Потом поманил одного матроса, приказал ему что-то, и тот вскоре принёс плётку из пеньки с вплетённой в неё свинцовой проволокой.
Матрос многозначительно покрутил ею перед лицами казаков, а штурман строго сказал:
– Наказать, плохая работа! Понять?
Демид мрачно кивнул головой и ответил тихо:
– Да!
– Говорить «сэр»!
Демид непонимающе посмотрел на штурмана. Тот пояснил, как мог:
– Ответ я, говорить «сэр». Понять?
Демид неопределённо пожал плечами, а штурман сказал матросу и тот ответил что-то, в конце сказав «сэр».
Штурман опять посмотрел на казака вопросительно и тот ответил:
– Да, сэр? Верно?
– Верно! Хорошо! – и больше ничего не объяснив, удалился на полуют.
Демид тут же стал объяснять друзьям, что он понял.
– А что такое это «сэр», Демид? – спросил Омелько страдальчески.
– Хрен его знает! Вроде так у них принято, вроде нашего пана. Будем так и говорить, а то плеть показывали отменную. Со свинцом. Так что поостерегитесь, казаки.
Подошёл кряжистый матрос с окладистой рыжеватой бородой, толстой короткой шеей и длинными руками с толстыми пальцами. Начал неторопливо говорить им, никто ничего не понял, но потом он ткнул себя в грудь, пророкотав грубо:
– Боцман!
Казаки переглянулись, а этот боцман поманил их за собой. Они спустились на несколько ступеней вниз на самом носу судна и очутились в низком треугольном помещении. Там прямо на полу спали несколько матросов. Боцман ногой поднят одного из матросов. Коротко поговорил с ним и ушёл.
Матрос сонно смотрел на новичков, потом спросил на сносном немецком:
– Из Германии? Откуда точнее?
Казаки переглянулись, а Ивась, превозмогая тошноту ответил:
– Нет, сэр. Мы с Руси, с Украины. Мы казаки.
– «Сэр» нужно говорить только начальникам, – заметил матрос. – А нам это ни к чему. Что такое Украина? Никогда не слышал.
– Страна такая. Далеко на востоке. Река Днепр, слышал?
Матрос отрицательно качнул головой.
– Ладно, оставим это. Значит так, ребята. Вы на английском судне. Мы скоро придём в Англию. И вы должны будете работать палубными матросами в моей вахте. За любую провинность будут нещадно бить. Потому не огрызайтесь, не советую. Берегите шкуру и зубы. Особенно берегитесь боцмана. И второй помощник капитана большой любитель зуботычин.
Казаки переглядывались. Многое они не понимали, Ивась пытался им всё растолковывать, но и сам не всё уяснил. Матрос устал, жестом показал на голый грязный пол, коротко бросил:
– Часа два можно спать. Потом наша вахта. Смотрите, что делают все, то и вы поспешайте.
Через две недели судно встало на якоря на рейде какого-то порта. В туманной дымке был виден городок, в порту стояло три судна, и на рейде покачивался ещё один корабль.
Было часа четыре пополудни. Матросы готовились съехать на берег. Наши казаки в ожидании распоряжений топтались у штормтрапа, где внизу покачивалась шлюпка.
Тот самый матрос, что говорил по-немецки, сказал казакам:
– Нас отпустят на берег завтра. А пока отдыхайте.
За это время наши скитальцы похудели, огрубели лицами. Длинная щетина покрывала лица. Времени на бритьё у них не было, да и бритв матросы не носили в своих сундучках.
Они были грязными, вшивыми, одежда успела основательно потерять свой первоначальный вид. А ботфорты они предусмотрительно не носили. Их берегли для берега. Правда, пришлось за всё это здорово повоевать. Синяки у многих до сих пор не сошли, но ботфорты отстояли. И не только их.
Демид постоянно был в подавленном состоянии. Он почти не разговаривал. Даже с друзьями редко заговаривал, больше отвечал односложно.
Смелько наоборот был болтлив, со всеми хотел перезнакомиться, со всеми хотел дружить, опасался попадаться на глаза начальству. Он довольно быстро осваивал речь англичан, в то время как Демид смог запомнить лишь два десятка названий снастей да ещё несколько слов команды.
