– он замер, шепот сорвался на шумный выдох, и я ощутила, как мощное тело содрогнулось и Суворов начал кончать, прижимаясь ко мне так будто хотел слиться. Его тело давило, бедра вжимались в мои, а член пульсировал глубоко внутри и обжигал меня своим жаром, наполнял им до предела, переполнял, стремясь дать то, чего не делал все это время.
Его руки потянулись и ослабили ремень, высвобождая мои кисти, которые я тут же опустила и растерла. Пашка все так же прижимал меня, не позволяя сдвинуться, а я лежала под ним раскрытая и беззащитная и разрывалась между желанием прижаться или заорать чтобы отпустил. Он был груб. Делал больно. И не только физически. Он и словами бил наотмашь, оставляя на теле шрамы.
– Ир… – спокойно, просительно, извиняясь…
– Пошел к черту! – нашла наконец в себе силы оттолкнуть и подняться с постели, чувствуя, как по бедрам течет. – Не приближайся, не смей, слышишь!?
Суворов осекся под моим полным ярости взглядом и замер, а я рванула в ванную, а потом развернулась и ткнула в его сторону пальцем.
– И не смей больше приходить – на порог не пущу! Не смей даже близко подходить, касаться тем более! Убирайся, я видеть тебя не хочу! Никогда больше Суворов!
А потом развернулась и хлопнула дверью ванной, прижимаясь к той спиной. Щелкнула замком и осела на пол, содрогаясь в беззвучных рыданиях.
В ванной я пробыла больше часа. Сначала никак не удавалось погасить рвущуюся наружу истерику, потом приходила в себя. Стояла под горячим душем и залипала в одну точку.
Жизнь – сука, да Суворов?
Ты не поверил, что ребенок твой, а разубеждать тебя, тварь, я не собираюсь. Может это даже к лучшему, если у малыша не будет такого отца, который как вулкан: долго терпит и молчит, а потом срывается на ни в чем неповинных людях. Сволочь недоверчивая.
Отмылась, закуталась в банный халат и полотенце и вышла, прислушиваясь к тишине в квартире.
Он ушел. Поняла это сразу, потому что атмосфера вокруг больше не давила. Больше не разрывала на части знакомым до боли запахом его одеколона. Теперь в воздухе остался лишь отголосок морской свежести, которую я теперь презирала больше всего на свете.
Прошла к постели и рывком сдернула одеяло, стягивая пододеяльник. Сжечь бы все к чертям, но решила ограничиться стиркой, чтобы этот ненавистный аромат одеколона Суворова не дразнил. Простынь и наволочки полетели в кучу – на пол, и я замерла, когда на ламинат что-то звонко упало.
Разгребла постельное и заметила в складках золотую цепочку Суворова с крестиком. С секунду смотрела на вещь будто это змея и сейчас поползет, а потом наклонилась и подняла, поглаживая образ. Он оставил ее ненамеренно. Скорее всего когда мы боролись, цепочка слетела и потерялась в складках белья.
Сколько помнила, Суворов всегда носил ее, не снимая. И мне нравилась эта деталь в его образе. Ничего вычурного и пафосного, не толстая, но и не тонкая цепочка как раз того размера чтобы выглядеть сдержанно и не потеряться на широкой шее хозяина. И крестик под стать: угловатый без вензелей и кружев, будто сколоченный из прямых досочек, строгих углов и простых форм. Чисто мужской, сдержанный и даже простоватый.
Сжала в ладони золото, выдыхая взволнованно. Он давно ушел? Успею ли передать?
Но это же бред. Отдам Марку, пускай сами разбираются. В понедельник на работе встречу его.
Прошла к прихожей, открыла маленький отдельчик в сумке и сунула туда цепочку.
Последняя ниточка, связывающая меня с Суворовым – передам, и больше не будет необходимости видеться. Может и к лучшему.
Натянула новое постельное и легла на кровать даже не сняв халата. Усталость плотным коконом окутала, и я прикрыла глаза, пытаясь выбросить из головы образ Суворова, но он будто прирос и постоянно маячил перед глазами. Перекошенное ненавистью лицо, плотно сжатые губы, суровость в строгом профиле. И потом. Нежность, неприкрытая искренняя нежность во взгляде, доведенное почти до отчаянья раскаянье, боль от понимания, что совершил.
Ненавижу тебя. Ненавижу, слышишь?
Да, любимая. Слышу…
Глава 17
Все воскресенье провалялась в постели, вставать не хотелось даже в понедельник, но понимание, что на работу идти все-таки придется заставило шевелиться.
Катя подтвердила мои опасения – Суворов начал оформлять перевод уже давно. И в тот вечер, когда он приходил ко мне домой впервые в стельку пьяный оказался отправной точкой.
Катя занималась подготовкой его документов, поэтому я не знала.
Голова раскалывалась с самого утра и даже сладкий чай не помогал, а пить таблетки не рискнула, вдруг уже нельзя, ведь мне теперь надо думать не только о себе.
Марка на работе не оказалось, заболел, и мне пришлось признать неизбежное: цепочку через него передать не получится.
Сдалась же мне эта вещь, пускай остается…
Нет.
Паша едет в место, где даже жить опасно, не то, что границу охранять, и ему просто нельзя уезжать без своего оберега. Я должна ему ее отдать.
У Кати узнала, что его поезд отправляется вечером, с центрального вокзала. Едва дождалась конца рабочего дня и пулей полетела к машине, чтобы успеть до отправки.
Дорога по пробкам затянулась на лишних десять минут, и я уже волновалась, что не застану Суворова, поэтому, когда вбегала в здание вокзала к дверям, ведущим к платформам надежды, что увижу Пашу уже не было.
С дико колотящимся сердцем рванула по надземному переходу, выцепила нужную платформу и начала спускаться, пробегая глазами по толпе.
Прокляла неудобные туфли, убила ноги к чертям. Узкая юбка тоже получила свою порцию ругательств, и я наконец подбежала к поезду, на котором должен отправляться Суворов.
Но знакомой фигуры нигде не было видно. Зато была другая, та, которую видеть я хотела бы в последнюю очередь.
Рыжая голова Даши Суворовой маячила в толпе, и я заметила, что девушка не одна, а с мужчиной в годах. Видимо отцом ее и Пашки. Сомнения отпали, когда он повернулся и я поразилась их с сыном похожести. Они оба рослые, широкоплечие, видные мужчины с выразительными чертами лица и прямыми, будто в самую душу смотрят, взглядами.
Суворов старший заметил меня, но отвел взгляд и перевел его на часы. Он не знает меня, лишь по работе пару раз пересекались. А вот Даша знает…
– Здравствуйте, – подошла к парочке, и оба повернулись к мне и тут же напряженно застыли. Суворов любопытно, но сдержанно, Даша откровенно недружелюбно, но я ее за это не винила. – Паша уже сел в поезд?
Дрожащими руками потянулась к сумочке, расстегивая кармашек, но молнию заело.
– Он отошел за сигаретами, – пояснил его отец и я нервно улыбнулась, пытаясь справиться с молнией. А может, то, что я не застала Пашку и есть знак?
– Вы не могли бы передать
